Янн Мартел - Жизнь Пи

• молитвы

Ночь:

• прерывистый сон

• молитвы

По утрам обычно было спокойнее, чем по вечерам, когда время будто останавливалось.

Распорядок дня могло нарушить любое происшествие. Если днем или ночью шел дождь, значит, все другие дела побоку: пока он не переставал, приходилось то придерживать заборники, то разливать собравшуюся воду по разным емкостям. Появление черепахи – еще одно знаменательное событие. Впрочем главным возмутителем спокойствия все-таки был Ричард Паркер. Приглядывать за ним было главной моей заботой – я помнил об этом каждую секунду. Его же главной заботой было только есть, пить да спать – и то иной раз он вдруг пробуждался и начинал метаться вокруг своего закутка, сопя и рыча на все лады, причем с явным неудовольствием. Но хвала солнцу и морю: они живо его усмиряли – он всякий раз забирался под брезент и заваливался на бок или на живот, опуская голову на передние лапы.

Но меня связывала с ним не только насущная необходимость. Я мог часы напролет наблюдать за ним просто так – ради развлечения. Любоваться тигром – всегда удовольствие, а когда остаешься с ним один на один – и подавно.

Первое время я только и делал, что высматривал корабль. Но потом, через месяц-полтора, почти перестал.

А еще я выжил потому, что старался забыть все плохое. История моя, по календарю, началась в один день – 2 июля 1977 года и закончилась в другой – 14 февраля 1978 года, а в промежутке не было никакого календаря. Я не считал ни дни, ни недели, ни месяцы. Время – иллюзия, от которой у человека появляется одышка. И выжил я еще и потому, что напрочь забыл, что оно, собственно, такое – время.

Я помню лишь избранные события, встречи да кое-какие происшествия: это были своего рода вехи – они возникали из океана времени то тут, то там и четко запечатлевались у меня в памяти. Например – запах стреляных ракетных гильз, утренние молитвы, охота на черепах, биологические особенности водорослей. Да кое-что еще. Хотя вряд ли смог бы восстановить все это в строго определенном порядке. Мои воспоминания смешались в одну бесформенную кучу.

Одежда моя от солнца и соли пришла в полную негодность. Сперва она стала тонкая, как марля. После разошлась по швам. А потом разошлись и швы. Несколько месяцев я сидел совершенно голый, с одним свистком на шее – он болтался у меня на шнурке.

От соленой воды кожа пошла безобразными болезненными красными нарывами, которые моряки считают сущей проказой. Там, где они прорывались, кожа делалась особенно чувствительной – и при малейшем прикосновении я вскрикивал от нестерпимой боли. Нарывы, понятно, возникали в тех местах, которые чаще всего намокали и которыми я чаще всего соприкасался с плотом, – то есть на ягодицах. В иные дни я даже с трудом мог где-нибудь примоститься, чтобы отдохнуть. Но время и солнце залечивали раны, хоть и очень медленно, – стоило мне промокнуть, как на коже тут же вскакивал новый нарыв.

Я потратил не один час, чтобы постичь премудрости навигационной науки по инструкции. Ее составитель так и сыпал простыми, ясными советами, как выжить вдали от суши, предполагая, должно быть, что всякий потерпевший кораблекрушение просто обязан знать основы мореплавания. Как будто в кораблекрушения попадают одни только заправские моряки, которым вполне хватило бы компаса, карты да секстанта, чтобы понять, в какую беду они попали, и главное – найти из нее выход. Потому-то в инструкции и приводились такие советы, как: «Помните, время – то же расстояние. Не забывайте заводить часы», или «Широту в случае необходимости можно измерить пальцами». Часы у меня были, правда, теперь они на дне Тихого океана. Я потерял их во время крушения «Цимцума». Что же касается широты и долготы, да и морского дела вообще, тут мои познания ограничивались лишь тем, кто живет в море, а на то, как плавать по морю, они не распространялись. Ветры и течения были для меня загадкой. Да и звезды ничего не значили. Я не смог бы назвать ни одного созвездия. У нас в семье знали только одну-единственную звезду – солнце. Мы засветло ложились и рано вставали. В своей жизни я видел лишь несколько прекрасных звездных ночей, когда природа с помощью двух простых красок и незатейливых мазков создает величественную картину; глядя на нее, я изумлялся и, как все, сознавал свою ничтожность, хотя точно угадывал по ней определенное направление, правда, скорее духовное – не географическое. Я и не знал, что ночное небо может служить путеводной картой. Как звезды, пусть и самые яркие, могут указать мне верную дорогу, если сами они беспрерывно движутся?