Александр Проханов - Господин Гексоген

Испытывая презрение к пустомеле, Белосельцев отошел от Премьера к другой половине стола. Теперь его внимание привлекал генерал Шептун, по виду баловень, царедворец. Дама, во время награждения подававшая Премьеру сафьяновые коробочки с орденами, ярко улыбалась генералу, изумленно и счастливо смотрела на него, невзначай поправляя блузку, увеличивая вырез, на который был устремлен его взгляд.

– Как бы я хотел быть орденом и висеть на вашей груди, – услышал Белосельцев начало фразы. Женщина смутилась, порозовела, засмеялась влажным глубоким смехом. Шептун, отходя, успел поцеловать ее длинные лакированные ноготки. Он уже находился возле епископа, с которым, по-видимому, их связывало знакомство. Генерал фатовато расправил усы, оглядывая церковное облачение, клобук, дорогую панагию на золотой цепи.

– Мы оба, Владыка, из служивого сословия. Только вы служите Богу, а я Государю, – произнес он с легкой развязностью и одновременно с почтением. Что, видимо, понравилось епископу, допускавшему в столь высоком собрании мягкую насмешку над чопорностью канонических форм. Они сказали друг другу что-то незначительное и шутливое, и епископ, явно расположенный к генералу, перекрестил ему лоб.

Шептун вошел в круг награжденных офицеров, где сгущалось горячее, нервное опьянение и неслись тревожные, с трудом удерживаемые волны раздражения. Свободно и бесстрашно погрузился в эти волны. Кого-то приобнял, с кем-то лихо чокнулся. Начал анекдот, приглашая всех поближе:

– Заходит Масхадов в военторг, а там прапорщик, наквасился, лыка не вяжет. «Слушай, дай, говорит, консервов, но чтобы свинины не было!» А прапорщик снимает портки… – Тут Шептун опасливо оглянулся на Премьера, который что-то строго внушал худощавому начальнику протокола. Понизил голос, так что Белосельцев не услышал конца анекдота. Только видел, как умягчались и веселели лица офицеров и потом грохнул хохот, так что Премьер изумленно вздрогнул. Офицеры наполнили бокалы, дружно, по-товарищески чокнулись с генералом.

Белосельцеву нравился Шептун, его лихой лейб-гвардейский вид, сильные плечи с золотыми погонами, крупная, хорошо посаженная голова с выпуклыми голубыми глазами и пышными ухоженными усами. Белосельцев следил, как движется эта голова среди зеркал, гардин, золоченых багетов.

– Ну просто вылитый поручик Ржевский, – засмеялся Гречишников. – Так, значит, завтра авиарейсом, без прикрытия истребителей, к другу Масхадову?.. Э-хе-хе, банкетные политики… Армии за ними придется дерьмо разгребать… – Ну пошли, – сказал Гречишников. – Нам здесь больше нечего делать… Ждут в другом месте, – и взял Белосельцева под локоть.

Из Кремля они уезжали в дожде, который накрыл Москву мерцающей толщей. Белосельцеву казалось, он плывет среди утонувшего города, пробираясь сквозь зеленоватые заводи улиц, протоки переулков, где в утонувших домах, в наполненных водой квартирах висят абажуры, стоят в библиотеках книги, расставлены на столах тарелки и чашки, и молчаливые, колеблемые течением люди сидят за столами, с распущенными, плавающими волосами. Чудный храм с изразцами и кустистыми золотыми крестами, и рядом, заслоняя его, огромная бутылка пива «Балтика» с отекающей перламутровой пеной. Памятник Пушкину, печальный, с понурой головой, и вокруг его шеи, словно огромная светящаяся водоросль, обмоталась огненная надпись.

Город еще был узнаваем, еще прочитывались на стенах названия улиц и номера домов, но был уже заселен обитателями подводного мира. Вокзальная площадь с озаренным стеклянным куполом была наполнена розовыми медузами, проплывающими прозрачной флотилией. Вокруг высотного здания, мерцая чешуей, струились рыбьи стаи.

– Вижу, Виктор Андреевич, как ты устал, как мучат тебя сомнения. – Голос Гречишникова, мягкий, отеческий, звучал сквозь шелест дождя и рокот мотора, создавая ощущение гипноза. – Если бы ты знал, как я тебя понимаю. Я и сам в минуты печали помышляю о побеге, о тихой обители, одинокой старости, когда пустынная дача, астры на клумбах, вялый огонь в камине, и сидеть, набросив на плечи плед, листать запыленную книгу, Тацита или Плутарха, смотреть, как тихо гаснет за окнами день.

Военное министерство опустилось на дно, и в наполненном водой гардеробе вяло колыхались, стремясь к потолку, по-вешенные генеральские шинели, а в затопленных кабинетах, перед картами мира, стояли офицеры и тихо вальсировали в круговоротах воды, среди актиний и раковин, вокруг которых резвились маленькие голубоватые крабы.