Александр Проханов - Господин Гексоген

Вдруг головы всех, как чаши подсолнухов, повернулись разом в одну сторону, откуда, невидимое, всходило светило. Дочь, в вечернем туалете, блистая красотой, властная, сильная, обольстительная, шла по галерее, ступая в раскрывавшийся перед ней коридор. Ни на кого не глядя, всем улыбалась, вызывая у дам угодливые улыбки и злой завистливый блеск в глазах, порождая вожделение мужчин, заискивающие поклоны дельцов, подобострастные приветствия высоких чиновников. Ее сопровождал Плут, превративший чопорный, серо-невзрачный Кремль советских времен в помпезные имперские палаты. Мэр торопился навстречу, раздвигая в верноподданной радости редкозубый рот, лоснясь от преданности, умудряясь изображать одновременно два взаимоисключающих чувства. Уничижительное смирение и холопью покорность по отношению к гордой и надменной властительнице. И торжествующее величие, ликующую надменность по отношению к окружавшим. Не решаясь поцеловать протянутую Дочерью кисть, он сжал ее двумя ладонями.

Вновь по галерее пробежал трепет, обращая в одну сторону чуткие лица, ищущие взоры. Прибыл Патриарх, медленно, с остановками преодолевая ступени моста, вознесся на вершину, как на Елеонскую гору, утомленный, совершив подвиг служения, готовый окормлять, проповедовать, отпускать грехи. Он был облачен в золотую ризу, сиявшую, как доспехи. В руках у него был высокий жезл, которым он был готов пасти неверное, изнеженное, неразумное стадо, насаждая в нем ростки благодати. Борода величественно рассыпалась по лучезарному облачению. Он источал благость, смирение, понимал, как важно людям узреть его, усладить взоры сиянием солнечных риз. Ему сопутствовал священник, псаломщики, которые несли саквояжи, где были спрятаны чаша, кропило, Евангелие, – орудия освящения моста.

Гости гурьбой устремились к Патриарху, спешили подойти под благословение, иные неумело, не зная, как встать, поклониться, какую руку поцеловать. Патриарх прощал их всех, неофитов, сбросивших ярмо безбожного ига, научающихся заново веровать и любить. Протягивал для поцелуев большую, как французская булка, руку, позволял целовать. И все, кто ни был, – модные артистки, надменные банкиры, сдержанные чиновники, развязные телеведущие, – все шли под благословение. Вознесенные над Москвой, у всех на виду, гордясь своей избранностью, они, мешая друг другу, припадали к сдобной патриаршей руке, забавляясь этой новой для них ролью.

Мэр, казалось, готов был упасть на колени, но Патриарх его удержал. Накрыл его лысую голову своей надушенной, благоухающей бородой. Дочь смиренно приняла благословение, послушно поклонилась, но не совсем по канону. Белосельцеву показалось, что она сделала книксен. Патриарх, утомленный, отдыхал, стоя рядом с Мэром. Риза округло спадала по его полному животу. И Белосельцев вдруг вспомнил слова монаха Паисия о том, что Патриарх носит в чреве загадочного младенца.

Все еще ожидали Избранника, но все с меньшим нетерпением. Казалось, он опоздал на свой праздник. Пропустил миг своего торжества. Его место занял удачливый Мэр, добившийся расположения Дочери, благословения Патриарха.

– Может быть, его самолет задержали в Германии?

– Может, его сбило «люфтваффе»?

– Его сбил Мэр, и все, что сюда заявится, будет политическими обломками.

– Разве ему можно тягаться с Мэром? Мэр – гигант, исполин!

– А этот – выскочка, временщик.

– Политический легковес!

Мэр поднялся на возвышение, обставленное живыми цветами. Подтянул к себе тонкий металлический стебелек микрофона, и в воцарившейся тишине по всей галерее раздался его знакомый, уверенный, чуть насмешливый, в меру патетический голос.

– Этот мост, который мы дарим сегодня москвичам, символизирует единство, преемственность власти, удобное и безболезненное перемещение с одного берега, из одного политического периода, на другой берег, в новый политический период. Мы назвали этот мост «Президентом», потому что у России замечательный, великий Президент, сделавший нашу страну свободной, а нашу Москву красивой и счастливой, как никогда. Уверен, в честь нашего Президента назовут не только мосты, но и аэродромы, как в Нью-Йорке, и космодромы, и вновь открытые планеты. Здоровья и благополучия нашему Президенту! – Он поднял руки и громко ими захлопал, и все стали хлопать, оглядываясь по сторонам, ожидая, когда сосед прекратит неистовые аплодисменты, не желая оказаться первым.

Началось освящение моста. Псаломщики расторопно раскрыли саквояжи. Извлекли чашу, подсвечники, Евангелие. Умело запалили высокие витые свечи. Раздули кадило с курящейся благоуханной струйкой. Приготовили кропило в виде пушистой волосяной метелки. Патриарх читал молитву. Его голос благостно, по-стариковски дрожал. Он говорил нараспев, вытягивая слова, словно в жалобном и печальном песнопении. Взмахивал кадилом, развешивая вокруг прозрачные благовонные струйки, к которым тянулись чутко вдыхающие носы. Скрещивал длинные, как шпаги, свечи, умело держа на их окончаниях маленькие огоньки. Его поклоны и воздыхания были обращены на стеклянную оранжерею с деревьями, на темную реку с военным кораблем, на Крымский мост, по которому мчались огни, сливались в сверкающий серп Садового кольца.