Владимир Новиков - Роман с языком, или Сентиментальный дискурс

Нам открывает миниатюрная смуглянка тюркского типа, ничего общего не имеющая с былыми обитателями. Меня проводят в комнату, где на диване сидят рядком четыре девушки разных мастей и габаритов. Соображаю, что историческая «Ирочка» и даже ее младшая сестра сегодня должны быть постарше девиц, мне предъявленных, так что бывший педагог может быть спокоен. Пытаюсь преодолеть нервное возбуждение и хладнокровно рассмотреть претенденток на мое повышенное внимание. Все четверо не красавицы, но в общем миловидны и умеренно вульгарны; искусственных красок на лице, конечно же, чересчур, но ведь здесь своего рода театр: амплуа, маски, грим. И у меня тут есть своя роль, требующая немедленного выбора. Что делать? Ни одна не вызывает даже любопытства, хоть жребий бросай! Наверное, в принципе можно двинуться к порогу и совсем удалиться — как из магазина допустимо выйти без покупки. Но это будет жуткой бестактностью: восемь глаз глядят на тебя с надеждой (если это слово тут уместно). Тут вдруг Настя пристраивается сбоку от дивана: присела на одной ноге, поставив на круглое колено локоть, а на ладонь подбородок. А, так и она участница конкурса! Тогда гораздо легче…

— Ну, поскольку мы с Настей уже чуть раньше познакомились, то… — произношу я с такой интонацией, как будто передо мной пять студенток и лишь одну из них я могу рекомендовать в аспирантуру. «Как говорится, prior tempore — potior jure» [2] Первый по времени — сильнейший по праву ( лат .) , — это у меня уже хватает ума проговорить не вслух, а про себя. Дурила ты: для всего ищешь нравственно-правовое обоснование — вместо того, чтобы просто пользоваться своим правом и делать то, что нравится!

Настя явно чувствует себя отличницей и сдержанно сияет. Иду за нею в другую комнату, по пути, в коридоре, руководительница предприятия со спокойным азиатским взглядом тактично называет мне требуемую сумму, довольно божескую, надо сказать. Вот, возьмите, пожалуйста.

В комнате нормальная, стандартная обстановка: ты такую именуешь «мещанской», а я назвал бы ее народной. Светит торшер, на серванте мурлычет двухкассетник, окна малиново зашторены.

— Ну, и что же мы будем делать?

Этот вопрос я хотел задать, но Настя меня опережает. Остается только с доступной мне степенью властности и решительности взять ее за плечи и приблизить к своему повсеместно пульсирующему телу. Согласно западным романам и фильмам представительницы этой профессии вроде бы не должны целовать клиента в губы, но у России, у Насти во всяком случае, особый путь…

Меня отбрасывает (кто? не знаю) лет на тридцать, а то и с лишним назад, когда такие крепкие, простые и отчаянные девчонки были для меня предметом достаточно дистанционного созерцания, в лучшем случае — как спутницы полустаршего брата: недаром я сейчас выступаю под его именем.

Кажется, я молодею, даже юнею настолько, что готов довольствоваться поцелуями. Еще немного — и, как в фантастическом фильме, начну уменьшаться до дошкольного возраста и роста. Но Настя-то с моей фантазией не совпадает: вовсе она не шестнадцатилетняя драчунья из рогожского двора, а взрослая женщина, находящаяся при исполнении определенных обязанностей. Спрашивает разрешения раздеться, и я не могу ей в этом отказать. Однако… Одним словом — обнаженщина… «Какая красавица!» — вырывается у меня безо всякой иронии, на наивно-первозданном серьезе, и в ответ на меня движется высоченная белая волна такой безотчетной и бесконтрольной симпатии, с какою прежде мне встречаться просто не доводилось. Сознание, так мне осточертевшее, полностью выключается. «Ну что, оденем резинку?» — вопрошает как будто издалека нежный голосок, и я окончательно сдаюсь в многолетней профессиональной борьбе за правильное употребление глаголов «одеть» и «надеть»…

Отрезвление, однако, наступает раньше, чем хотелось бы: нервная скрученность, длительная вибрация дает о себе знать. В молодые годы это у нас называлось: выступил неудачно. За секунду отчаяния в голове успевает прокрутиться достаточно пространный внутренний монолог. Когда-то любил я в легкомысленных разговорах с дамами пройтись по Чехову Антону Палычу: дескать, этот ваш Чехов пошляк был наипервейший. Как он похвалялся в письмах своими интимными встречами с японкой, с бронзовой индуской на Цейлоне! Но ведь эти азиатские девушки ему отдавались не как автору «Каштанки», не из уважения к тонкостям стиля! Он их просто за деньги покупал и был для них неким иностранцем, одним из тысячи клиентов, и притом, быть может, не самым приятным! После такого беспощадного ниспровержения признанного столпа нравственности и интеллигентности собеседница иной раз даже устремлялась в мои объятья, как бы демонстрируя полное бескорыстие своих помыслов. И вот теперь я перед самим собою рухнул с былой высоты: купил себе эту восхитительную дурочку за умеренную сумму — вместо того, чтобы честно охмурить ее разговорами на скамейке, или на диване, или еще на чем-нибудь, предназначенном для сидения, на первом этапе. Э-эх, несчастный я, сделал члены свои орудием греха…