Курбандурды Курбансахатов - Сто монет (роман и повести)

— Нет, не ошибаешься, мой шахир, — сказал Яздурды-пальван.

— Вот видишь, «Овез! — продолжал Кемине. — И Яздурды-пальван со мной согласен. К сожалению, в мои годы уже трудно учить детей, а то бы и я, как Молланепес, взялся за это благородное дело.

Слушая поэта, Овез думал: «Мне казалось, что только я один недоволен своей бесполезной жизнью, но, оказывается, даже и великий шахир болеет душой за народ. И таких, как мы, много. «Слово большинства озером разливается», — говорят мудрые люди…»

От этих мыслей ему стало будто легче, лицо его прояснилось. Он туго затянул кушак, приосанился, поднял высоко голову.

А караван размеренным шагом продолжал идти за Эсен-муртом, сматывая дорожную пряжу. Монотонный звон колокольчика успокаивал нервы, убаюкивал.

Аул был уже далеко позади. Впереди маячили высокие барханы. За ними начиналась Марыйская земля.

Караван шел всю ночь. Утром путники сделали небольшой, привал и снова двинулись в путь.

Делая короткие остановки, караван шел уже шесть дней. В конце седьмого дня, перед заходом солнца, он приблизился к аулу Чашгын, стоящему там, где Мургаб превращается в узкую ленточку и теряется в песках.

Обычно караван Эсен-мурта стоял здесь недолго. Но на этот раз ему пришлось задержаться.

Хозяин дома, в котором остановился Эсен-мурт, по имени Каррынияз-ага, очень любил музыку, стихи и шутки. Он был знаком с Кемине. Поэт, возвращаясь из Хивы, тоже останавливался у него. Увидев снова любимого шахира, Каррынияз-ага не удостоил вниманием богатого Эсен-мурта.

— Заходи, поэт, заходи! — воскликнул он и, вскинув свое грузное тело, вскочил навстречу Кемине. — Сегодня у меня сильно чесался левый глаз, я говорил, что это к радости, и не ошибся. Наверное, ты устал, проходи на тор [11] Тор — почетное место в кибитке. , устраивайся поудобнее, а я тем временем сообщу в ауле, что ты приехал, обрадую народ!

Кемине покосился краем глаза на Эсен-мурта, взбешенного тем, что не ему оказываются почести, и нарочито кротко сказал:

— Не знаю, смогу ли я просидеть у вас долго на таком почетном месте? Как говорит пословица: «Кто отправился в путь, тому лучше быть в пути!».

— Гость должен подчиняться хозяину, шахир! Ты ведь не из тех, кого мы можем часто видеть в своем Чашгыне, — ответил улыбаясь Каррынияз-ага и приказал своему сыну, юноше лет семнадцати: — Беги скорей в аул, сообщи всем, что к нам приехал поэт!..

Желающих повидаться с Кемине оказалось так много, что кибитка их не вместила. Каррынияз-аге пришлось расстелить вокруг нее все свои кошмы. Но и их оказалось мало. Тогда соседи принесли свои кошмы и паласы. И этого было недостаточно. Но люди и не думали об удобствах. Кто постелил под себя халат, кто просто на корточках присел на песке. Около соседней кибитки собрались женщины.

Всеобщее внимание вдохновило поэта. Ему захотелось донести жар своих стихов до самого сердца слушателей.

Поэт взял в руки дутар и, слегка тронув струны, начал читать:

Люди слушали, ловя каждое слово, словно надеялись поймать синюю птицу. Только Эсен-мург не слушал поэта. С тех пор как Кемине взял в руки дутар, у него испортилось настроение. Он только и думал о том, как бы скорей отдохнули верблюды и можно было уйти из аула.

Рука поэта дотрагивалась до струн дутара, и чистая мелодия звучала все увереннее.

Произнося слова: «Не уходит к богатым», поэт взглянул на Эсен-мурта. Люди улыбались, начали перешептываться. Эсен-мурту это было пощечиной. Он вскипел, выкатил глаза и хотел что-то сказать, но только смог пошевелить толстыми губами. Тогда он сделал вид, что не понял намека.

Но от поэта не ускользнуло, что его слова попали в цель. Это и было ему нужно. И он обрушил на Эсен-мурта последнее четверостишие:

Говоря: «тех — казной золотой», поэт снова многозначительно взглянул на караван-баши, а произнося слова: «Этих жизнь наделяет сумою пустой», посмотрел на сидящих вокруг людей.