Римма Глебова - Хроники Любви

— У тебя красивое платье, — сказала девочка. Она подошла близко, потрогала платье и прижалась лицом к ноге Эвы. От ее прикосновения стало так приятно, Эва ничего подобного раньше не ощущала. Девочка оглянулась и воскликнула: «Идут!»

Послышались детские голоса… Эва проснулась.

Она проснулась и глянула на безмятежно спавшего Адома.

— Адик, а у нас могут быть дети? Он, будто и не спал, сразу ответил:

— Конечно. Обязательно будут.

Он повернулся к Эве и обнял, притягивая ближе.

— Сейчас сразу и начнем. И я больше не буду осторожничать. А то я ведь думал, что ты детей не хочешь…

— С чего ты взял? Хочу. Но только с тобой.

— Я рад. Дети спасут мир. И твой, и мой, и весь.

— Почему ты так сказал? — Эва села на кровати. Адом тоже сел и ответил серьезно:

— Потому что я так думаю. Раньше не особенно об этом думал, а вот недавно… Мне сон несколько раз за последние дни снился. Что мы с тобой идем куда-то, места вокруг пустые, совсем никого, и вдруг за нами бегут дети, дети…

— А сколько? — с любопытством спросила Эва.

— Вот этого не помню. Я не считал, не догадался. Адом рассмеялся и потянул Эву обратно на постель.

— Много, — шепнул он ей в ухо.

— Улет, — тихо сказала Эва.

— Что? Кто летит? Ты моя маленькая птичка…

Все-таки им всем нравятся маленькие женщины, — подумала Эва. — Но я — исключение. И Адом единственный на свете мужчина, с которым можно жить. А если придется вить гнездо одной… Что ж, я справлюсь.

За окном зеленели деревья, вдали синело море. На балконе стремительно носились две колибри, то зависая в воздухе, то припадая друг к другу в короткой любви.

В женщине всё должно быть прекрасно. И лицо, и одежда, и ноги. И руки. Да Бог с ними, с руками. Ноги тоже пусть останутся как есть. Не кривые же. Но лицо! Щеки с каждым днем обвисают все больше. Какой там «четкий контур лица», как любят писать в дамских журналах. А еще любят писать «стройная шея» и «мягко (или твердо) очерченный подбородок». На шею уже давно больно смотреть. А подбородок… их, можно сказать, уже почти два, подбородка. Под первым круглится этакая объемная припухлость, со временем она грозится превратиться в висячую морщинистую дрожалку. Мона видела такие женские лица — обвисшие брыли вместо щек и колышущийся второй подбородок, под которым, несмотря на ухищрения в виде повязанной кокетливо косыночки или приподнятого ворота свитера все равно видна бесповоротно увядшая шея, — но это уже не лицо, а воспоминание о нем.

Мона не могла примириться с мыслью, что и ее лицо ожидает такой же финал. Его приближение уже просматривается. Женщины делятся на молодых и остальных. Кажется, только вчера стукнуло сорок пять, которые весело отпраздновали с семьей и друзьями в ресторане. «На этой цифирке я останавливаюсь!» — заявила тогда (только вчера!) Мона. Но время-то не останавливается. Оно уже пятьдесят два отсчитало. Да пусть бы себе отсчитывало, если бы лицо не менялось. Даже Лола — лучшая подруга! — на прошлой неделе сказала: «Что-то у тебя повисло вот тут, — и ткнула пальчиком, — хочешь, я тебе комплекс упражнений дам?»

«На себя посмотри, весь лоб в морщинах», — хотелось Моне уколоть подругу, но промолчала, не уколола. Никакие упражнения не помогут, всё фикция. Фикция-фрикция, фрикция-фикция… ха-ха! Вот-вот, упражнения — те же фрикции, при том бесполезные. Утешение для верующих во всякие чудодейственные средства дурочек. И кремы новомодные — стоят тысячи! — а в них гормоны содержатся и, чтобы лицо удержать, подсядешь на них и по миру семью пустишь. Хорошо Лолке говорить про упражнения — фрикции, ха-ха! — шейка как у молоденькой, подбородочек именно что «твердо очерченный», а узенький лобик можно и челочкой прикрыть.

Несмотря на лобик, Лолка красотка. Вот, поди ж ты, ровесница, а ничего не повисло, не обвисло. Вся в свою маму, той за семьдесят, а выглядит на сорок пять, всё ягодка и ягодка. Говорят — посмотри на свою мать и увидишь себя. Какой ты будешь. А Моне смотреть не на кого, уже больше двадцати лет, как мамы не стало. Ушла вслед за папой. Так и сказала перед смертью: «Иду к Петечке!». И счастливо улыбалась, словно не умирает, а на свидание идет.

Мама рассказывала в детстве Моне, что, когда та родилась, она хотела дать ей два имени, одно Мона, другое Лиза. Но тетенька в той конторе, где женили, разводили, детей записывали, и кончину фиксировали, твердо заявила: «Нельзя. Не бывает. У человека должно быть только одно имя». Мама канючила: «Ну через черточку, пожалуйста». Служительница закона через черточку тоже не разрешила. «Вот вторую родите и называйте хоть Лизой, хоть Лисистратой». Мама про Лисистрату ничего не знала, так как высшего гуманитарного не имела, а тетенька имела. Потому что на этом важном месте можно было только с высшим сидеть и обязательно с гуманитарным.