Франсин Проуз - Голубой ангел

– Почему же, это вполне возможно. Дело только в том, что я пытаюсь писать, и меня немного пугает, сколько всего еще надо сделать.

– Понимаю. Поэтому я и думала, что вы откажетесь.

– Я не отказываюсь, – говорит Свенсон. – А… что, у вас нет друзей, которые бы вас отвезли?

– Все без машин. Кое у кого раньше были, да родители запретили им водить.

Свенсон трет ложбинку между большим и указательным пальцами – это точка акупрессуры, про которую ему рассказывала Шерри, только он не помнит, какое это оказывает действие – успокаивает или возбуж­дает.

– А ваш друг? У него нет машины?

– Он-то как раз из тех, кому запретили водить.

Свенсон с трудом сдерживается, чтобы не спросить, за что.

– Да, очень уж обидно прерываться сейчас, когда все так хорошо идет. Ну ладно. Я вас отвезу. Вы когда хотите ехать?

– Завтра, – отвечает Анджела.

– Утром? Может, часов в десять?

– Отлично. Ой, спасибо-спасибо-спасибо. Я живу в Ньюфейне. Третий этаж. Может, встретимся у общежития?

– Договорились.

Он опускает трубку на рычаг и через несколько секунд набирает но­мер Руби. На третьем гудке включается автоответчик. Ему никак не хо­чется даже думать, что, если бы он позвонил сначала ей, а уж потом Ан­джеле, он мог бы ее застать. Из трубки несется слащавая мелодия Кении Джи, затем женский голос – не Руби – говорит: «Вы позвонили в скром­ное жилище Алисы и Руби». Как они с Шерри расстроились, узнав, что, проучившись в университете год, Руби не обзавелась ни одной подруж­кой, с которой бы захотела поселиться, и поэтому соседка ей досталась по лотерее. Наверняка какое-нибудь убожество, страстная поклонница Кении Джи.

Свенсон говорит:

– Руби, это папа. Твой отец. Ты просила позвонить. Перезвони, когда вернешься.

Он кладет трубку и смиренно ждет, когда его накроют тоска и отчая­ние. Но на самом деле он вполне бодр и весел. Все еще уладится. Руби по­звонила. Она хочет общаться. Она перерастет этот период. Надо только запастись терпением и ждать. Время само решит все их проблемы.

Свенсон всю ночь мучается без сна. Может, разбудить Шерри, расска­зать ей о завтрашних планах? Ну почему он не заговорил об этом рань­ше, был же целый вечер. Ему даже упоминать об этом не хотелось. О чем это свидетельствует? Что дурно везти студентку в «Компьютер-Сити», не сказав ни слова жене? А ворочаться всю ночь без сна от того, что утро собираешься провести со второкурсницей из твоего литературного се­минара? Свенсону так стыдно, что он не может сдержать стон. А если он разбудил Шерри? Как он объяснит этот стон? Скажет, что вспомнил про кафедральные дела. Он никогда не лгал Шерри. Вот с чего начинается предательство.

Но Шерри совершенно ни к чему об этом знать. Нет, обычно она не ревнует. Но Свенсон не забыл, как среагировала на имя Анджелы Магда. Допустим, Шерри поверит, что он просто оказывает услугу талантливой студентке, но это станет ее боезапасом на будущее. Как это у него нет времени оплатить счета или вынуть тарелки из посудомоечной маши­ны? Находится же, время везти какую-то девчонку в Берлингтон, за шестьдесят миль! Но это не «какая-то девчонка». Попробуй скажи это Шерри. Ему что, запрещено ездить в город, не предупредив ее? А чем, по мнению Шерри, он целыми днями занимается? А Шерри чем? Кокет­ничает с симпатичными студентами, у которых, как выясняется, с серд­цем все в полном порядке?

Он хоть и не сомкнул глаз, но, когда Шерри просыпается, делает вид, что крепко спит. Он воздерживается от соблазна выпить кофе и ле­жит, укрывшись с головой, пока ее машина не отъезжает от дома. Теперь ему хочется вскочить, выбежать, признаться в том, что он собирается делать, ведь если он не скажет Шерри, получится, что поездка в Бер­лингтон что-то значит, особенно если кто-то увидит его с Анджелой и расскажет об этом Шерри или они с Анджелой погибнут в автокатастро­фе – каково будет Шерри жить, зная, что в последние часы перед смер­тью он ей изменял? Он мечтает броситься за Шерри, крикнуть обычное: «Не гони! Береги себя!» Руби всегда говорила, что на самом деле он про­сит о другом: пожалуйста, не умирай. Но бежать полуодетым на улицу, чтобы сказать жене, что ты ее любишь, и да, кстати, забыл предупре­дить, сегодня ты едешь в Берлингтон со своим учеником, вернее, учени­цей – как-то это странно. Зачем уточнять, что именно с ученицей? Да за­тем, что тут уж Шерри сама спросит, с кем.

Этот импульс Свенсону подавить удается – он же взрослый человек, умеет себя контролировать. Повалявшись еще немного, он встает, идет в душ, и потоки горячей воды приводят его в состояние блаженства. Он совершенно не готов к удару, который ожидает его: протерев запотев­шее зеркало, он видит унылое и уродливое лицо старика – кожа угрева­тая, волосы редкие, поседевшие, под подбородком какой-то зоб. Он вы­гибает кончик языка, дотрагивается до зуба. Пломба еле держится. Боже ты мой! А был когда-то симпатичным мужчиной. Он берет с полки ба­ночку с кремом Шерри, изучает этикетку, его передергивает. Находит чистые джинсы, втягивает живот, застегивает молнию, надевает черную тенниску, коричневый твидовый пиджак. На этом все. Переодеваться он не станет. И в зеркало больше ни взгляда.