Дэн Джейкобсон - Богобоязненный

А он, хозяин дома, наблюдавший за ними и прекрасно знавший их, ничуть не интересовал детей. Они смотрели на него и как бы мимо него; шли к нему и проходили насквозь: только что он видел их перед собой — и тут же они оказывались за его спиной. Ни разу не проронили ни слова.

Потом исчезали. Он видел, как менялось выражение их лиц: с сердитого на шаловливое, сосредоточенное или задумчивое; они переговаривались (неслышно), улыбались (неизвестно чему), держались за руки, глядели из окна на улицу, отодвигали тяжелые фолианты и смотрели (подобно Элизабет и непонятно с какой целью), что там за ними. За все это время до его ушей не долетело ни звука, и ни единый звук, вырывавшийся из глубины его груди через сдавленное горло и пересохший рот, не достиг детских ушей.

Вот они — то здесь, то там, застят иногда свет из окна, такие живые — и вот уже пропали. Всякий раз, когда дети исчезали, он, не сходя с места, вглядывался в пустоту, а там — ни следа, точно их здесь и не было. В комнате ничем не пахло, половики и подушки, все вещи — а ведь дети легко могли их сдвинуть — на своих местах.

Разговор.

Коб: Элизабет, не знаешь, не появились ли в нашей округе христоверы?

Элизабет: Аахх! Оох!

Коб: Говори по-человечески, ради всего святого! Отвечай! Видела ты хоть одного христовера в городе или нет?

Элизабет (отворачивается от хозяина и делает вид, что сплевывает): Упаси Бог.

Коб: Не видела? Никого? И дети их здесь не бегали?

Элизабет (снова делает вид, что сплевывает, и скорчив гримасу, имевшую цель разом выразить и отвращение, и религиозный пыл): Господь милостив.

Коб: А тебе известно, как они выглядят? Как одеваются?

Элизабет: Видали мы их как-то, когда ездили в Крайфелс, целые семьи там видали. Мой родич из Крайфелса говорил мне: коли наткнешься на них на улице, не смотри, а делай так (сдвигает зрачки к носу и опускает голову), иначе сглазят. А глянешь на них, тогда здесь (показывает подмышки) и здесь еще (тычет в свое усохшее лоно) пузыри пойдут, а потом вовсе помрешь.

Коб: Неужто?

Элизабет: Это, хозяин, всякому известно.

Коб: Всякому известно, что ты дура старая.

Элизабет: Охх, хозяин! Почему дура? Негоже так говорить о бедной Элизабет. Я ли для вас не стараюсь…

(И т. д.)

Должно быть, решил Коб, мои гости появились как следствие моих галлюцинаций.

После чего ему пришлось поставить перед собой еще один вопрос, заранее зная, что ответить на него не удастся. Какой вариант хуже, галлюцинировать, не подозревая об этом, или галлюцинировать и понимать, что с тобой происходит.

В некотором смысле Коб чувствовал, что бывало и так и этак. Когда он видел детей, он чистосердечно верил в то, что они реальны. А вот когда дети исчезали, он не мог не признать, что все происходившее — не более чем фикция, игра больного воображения.

Но чьи это фантазии, его собственные или кем-то навязанные? Возможно, тут не обошлось без колдовства. А что, если некто издалека насылает этих призраков? Кобу, человеку трезвому и рассудительному, издевавшемуся над чужими суевериями и презиравшему бредни Элизабет, такого рода подозрения были унизительны.

В одном тем не менее он был уверен. Ему ни разу, и при детях, и без них, не удалось ни избавиться от них усилием воли, ни помешать им появиться вновь.

И ведь что он только не делал! На какие только уловки не шел! Все впустую!

Было дело, однажды он и впрямь замахнулся на них тростью и тряс ею в воздухе, как сумасшедший, — но привидение не пришибить, не оглоушить, не уложить у своих ног. В результате — разбил глазурованную вазу, которой особо гордилась Рахела. (Утверждала, что эту вазу привезли из Ауринии в подарок ее отцу.) Представьте себе безумца, собирающего, рыдая, трясущимися пальцами осколки. Его тарабарщину в адрес пришельцев — уж не пытался ли он изгнать их заговором, словно нечистую силу.

Если даже предположить, что это была не тарабарщина, он все равно не вспомнил бы этих слов, потому что слов таких никогда прежде не знал.

Послушать только, как этот безумец упрашивает детей проявить хоть каплю милосердия. Я, мол, старый, а вы дети малые, так зачем вам являться и мучить меня. Моя песенка спета, а вам еще жить и жить…

После чего безумец смеется, не над ними, над собой, и бьет себя по лбу.

Коб с ужасом думал: а что, если бы галлюцинации были иного рода, устрашающие и омерзительные: чудовища всякие, бездны и пропасти, реки крови, всевидящее Божье око… А к нему наведываются существа юные, на вид безобидные, даже домашние и совершенно равнодушные к нему. Но он осознавал, что боится этих детишек и в их присутствии ощущает собственную ущербность. С самого начала он был убежден: если проговорится кому-нибудь, хотя бы и Элизабет, родные тут же решат, что он выжил из ума, и станут обращаться с ним, как с идиотом. А он повидал и в родном городе, и в других местах, как в таких случаях поступают с людьми, даже с друзьями, будь то старик, старуха, а то и молодой сумасшедший, свяжут по руками и по ногам, станут бить кнутом и морить голодом, чтобы изнурить темные силы, поселившиеся в человеке. А то и в деревню отвезут, сдадут под надзор продажных и злобных «попечителей».