Дэн Джейкобсон - Богобоязненный

Она повернулась. О том, что с ним происходит, она и не подозревала. Даже в темноте было видно, как бледно ее овальное личико, из глубоких глазниц посверкивали зрачки.

— Это ты, — сказала она.

— Я, — солгал Коб, потому что говорил вовсе не он. И он протянул к ней руку, схватил за голое, повыше локтя, предплечье и ощутил тепло и свежесть ее тела.

От неожиданности девушка покачнулась, затем осторожно высвободила руку и исчезла во тьме. Всесильный и беспомощный Коб — он был и там, и не там — побрел следом за ней по бугристой земле сквозь заросли деревьев; оба хранили молчание, а вокруг звучали голоса незнакомых людей, они что-то кричали, смеялись, пели, шептались и ругались. Тонкая фигурка Санни одновременно таила и являла власть и ранимость женщины, а также свою чуждость и приниженность: ведь она была из числа изгоев.

Коб не хотел причинить ей вреда. И ничего дурного не сделал.

Да она бы и не позволила. Слишком юная и робкая, и ни жар в крови, ни зов сердца не заставили ее уступить ему. Тем не менее Коб почувствовал, как сильна их тяга друг к другу, как трудно ей было отвергнуть его.

А Коб… Он был слишком добрым. И если угодно, слишком слабым. К тому же неопытным. И приличным. Он был неспособен принудить девушку. Он не хотел брать ее силой, надеялся, что она легко сдастся и он получит то, о чем едва смел мечтать, а уж о том, чтобы добиваться ее и покорить, и подавно.

От запаха ее тела, ее прерывистого дыхания, мимолетных прикосновений ее груди у него кружилась голова, и он, как утопающий за соломинку, ухватился за прядь ее волос. Он в самых смелых своих фантазиях не представлял, что женское тело может быть таким. Санни оказалась более тонкой, более упругой, более гибкой. Она уступила ему, но лишь слегка — прижалась к нему, обняла за шею и грустно вздохнула. А потом отстранилась.

В конце концов они уселись рядом на выступающих из-под земли корнях какого-то дерева, неподалеку от города. Зеленая крона, сквозь которую пробивался свет любопытного полумесяца, превратилась в серебристый балдахин над их головами. Коб и Санни сидели совсем близко друг к другу. Их руки порой соприкасались. Но они разговаривали — и только. Она рассказывала о своей семье, больше всего о младшем братике, о его проделках, тихо, будто побаиваясь, что ее крамольную речь могут услышать, передразнивала свою хозяйку вдову, ее выговор. Показала крохотную подушечку пальца и с самым серьезным видом объяснила, что может случиться, если порез придется между большим и указательным пальцами (столбняк — не иначе). В ответ Коб — а ему хотелось дать ей понять, что он много чего достигнет в жизни, расхвастался, рассказал, что разговаривал с правителем, обронил, что скоро разбогатеет, и на все лады расхваливал свой родной Нидеринг. Потом они поднялись и вернулись в город. И, не дойдя до первых домов, расстались. Она коснулась губами его губ, но так бегло, что лишь после того, как она убежала, он понял, что она его поцеловала.

А больше ничего и не было. Религия, христоверы и богобоязненные, Бог, в которого верила Санни и ее близкие, проклятия и заклинания, соблазны и посвящение в зрелость, магические силы и договор с дьяволом, — про это она не сказала ни слова. Смешно и думать, чтобы Санни, эта серьезная, улыбчивая, застенчивая болтушка, несколькими годами моложе его, девочка, рядом с которой он сидел на толстых корнях, прислонившись к стволу дерева, стала бы распространяться на подобные темы. (Вспоминая ту ночь, Коб готов был поклясться: привези его сейчас в Клаггасдорф, он мигом нашел бы место под тем деревом, если его еще не спилили.) Именно Коб, хотя и более сдержанный, поддался предосудительной страсти, Санни же, наоборот, воспротивилась его напору и утихомирила его, поставила на место, чтоб не вел себя не по возрасту. По прошествии времени поведение Санни можно было бы оценить как подарок, хотя тогда такой подарок его разочаровал.

А ту же самую Санни всего несколько месяцев спустя обвинили в делах постыдных, злобных и сатанинских.

Наговоры, ложь! Слова, которые ей приписывали, сказала не она, а он — он узнал свои слова. И слова эти он сказал не ей, а своему бывшему другу, Малахи, тому, кто стал обвинителем Санни.

Перебирая в памяти ту ночь, Коб осознал — и у него защемило сердце, — что помнит все, что было потом. Все, вплоть до мелочей.

Тогда, давным-давно, он даже не представлял, что будет потом вспоминать, и когда и при каких обстоятельствах. О будущем он тогда ничего не ведал.