Юли Цее - Орлы и ангелы

Что ты тут целый день делала, спросил я.

Работала, ответила она.

И жестом показала, что речь идет обо всей квартире.

Прибиралась, чистила, пылесосила, сказала она, разве ты ничего не замечаешь?

Теперь заметил. Конечно, это было бредом, но меня все равно растрогало, к тому же я был рад, что она не выходила из дому.

Отлично, сказал я, большое спасибо.

Она налила два стакана вина и протянула мне один.

Будь здоров, сказала.

Запрокинув голову, осушила стакан. И на глаза ей выступили слезы. Я тоже сделал пару хороших глотков. Мы помолчали.

Джесси, в конце концов сказал я, как ты насчет того, чтобы прогуляться?

Она сразу же вскочила с места, бросилась в прихожую и принялась обувать армейские ботинки. Это у нее не вышло, и она беспомощно запрыгала на одной ноге. И чуть не упала, я бережно поддержал ее, обхватив за плечи, и почувствовал, что она дрожит всем телом. Я зашнуровал ей ботинки.

Тебе холодно, спросил я.

Да, ответила она, весь день.

Я подал ей свой старый полосатый пуловер, который, как я всегда думал, ей нравился. Это был как раз тот самый пуловер, в котором мне зимой хотелось валяться в снегу, дразня оскалившихся белых волков. Пуловер доставал ей до колен, а рукава пришлось изрядно закатать. Я сказал ей, что так она выглядит просто замечательно.

Я не мог поручиться за то, что в течение дня у нее не было никаких контактов с отцом и братом: может быть, ей звонили, а может, звонила она сама. Я понятия не имел, многое ли ей на самом деле было известно, не знал даже, сохранила ли она в памяти обстоятельства, при которых мы прошлой ночью бежали из дома № 61 по Пратерштрассе, — как, из-за и после чего. Она то включала, то выключала свою способность воспринимать и запоминать, как другие то включают, то выключают у себя дома электричество. А уж если упрется, то и вовсе нельзя было хоть что-нибудь ей втолковать. Сначала требовалось ее каким-то образом включить.

Мы поехали на трамвае в Шестнадцатый округ. Мы не стали садиться и простояли всю дорогу на задней площадке последнего вагона, прислонясь к стеклу, и на каждом повороте Джесси наваливалась на меня всей тяжестью своего тельца, как уставший ребенок.

Перебираю волосы пальцами и аккуратно раскладываю по полу. Клара выглядит так, словно у нее в волосах паслась корова, я поневоле улыбаюсь, лицо у нее красное и в испарине непонятного мне происхождения. Намыливаю ей весь череп и окунаю бритву в воду. Теперь дело подвигается споро, кошу ее, как газон, начав над правым виском и ухом.

На Вильгельминенштрассе мы вышли и отправились вверх по Савойенштрассе до самого замка. Шли мы рядом, но не прикасаясь друг к другу, ветер сдувал ей волосы на одну сторону, что совершенно меняло ее облик. Мы молчали, пока не дошли до леса. Там она оживилась, рванула вперед, спряталась в темноте. Мой полосатый пуловер мелькал за деревьями то здесь, то там, и мне пришлось солгать в ответ на вопрос, не потерял ли я ее из виду.

Мы сделали крюк по лесу, по возможности незаметно я выманил ее обратно на дорогу, та пошла теперь влево. Уже за полкилометра до комплекса водоочистки нам в ноздри ударила вонь клоаки. Дул сильный северо-западный ветер. Внезапно Джесси остановилась, встала на одной ноге и поднесла палец к губам.

Ах, сказала она, сейчас я припоминаю, что мне снилось нынешней ночью.

Что же, моя маленькая, спросил я.

Мне невероятно хотелось обнять ее, зарыться в ее волосы и вместо здешней вони почуять ее слабенький аромат.

Кто-то слепил с меня статую, рассказала она, статую с меня ростом и всю из говна. Выставил ее на улице, и статую принялись жрать собаки и все перемазались. И стояла чудовищная вонь. Точь-в-точь как сейчас.

Она неуверенно огляделась по сторонам, как будто эта статуя — она сама, только вся из говна — могла оказаться прямо здесь, за углом.

Это всего лишь очистные сооружения, сказал я. Давай прибавим шагу, и все.

Она схватила меня за руку, отыскала указательный и средний пальцы, сжала их в кулачке. Мне хотелось поскорее уйти отсюда, может быть, даже убежать, мне предстояло сделать еще один поворот и как можно крепче ухватиться за руку Джесси самому, прежде чем она сообразит, куда именно мы идем. Предстояло положиться на то, что она не закричит, предстояло в крайнем случае заломить ей руки за спину и использовать чересчур длинные для нее рукава моего пуловера в качестве своего рода смирительной рубахи.

Она потащила меня назад.

Да ведь там вышка, сказала она, я хочу на нее взобраться.