Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше

— Не зря я тогда не желала иметь с тобой дела, — сказала Бланка. — Ты была противным ребенком.

Вовсе нет. Лайза была покладистой, услужливой девочкой, готовой пойти за Бланкой хоть на край света, если б только ей дали шанс. И все-таки врезать ей стоило, чтобы вперед неповадно было врать.

— Твой настоящий отец занимался в городе уборкой помещений или чем-то вроде, — сказала Лайза. — А еще он продавал собак.

На Бланку вдруг повеяло правдой — она прочла ее по лицу Лайзы. Худо дело. Кончай с ней разговаривать. Уходи.

— Не веришь, спроси у моей мамы, — прибавила с явным удовольствием Лайза. — У кого хочешь спроси. Это правда.

— Лайза! — За ними пришла Синтия. Она держала поднос со стеблями сельдерея и оливками. Лицо у нее пошло пятнами. Лайза подскочила к матери.

— Скажи ей!

В небе скопились кучевые облака; сквозь портик в гостиной видно было, как они мчатся друг за другом, все ускоряя свой бег.

— Да, говори, — сказала Бланка. — Ну давай.

— Бланка, она еще ребенок!

— Не выставляй меня вруньей! — крикнула ей Лайза. — Скажи!

— Давай же, Синтия.

Синтия виновато пожала плечами. Бланка не сводила с нее глаз, пораженная ее замешательством.

— Синтия!

А что, может быть. Так значит, он и отцом мне не был… Бланка почувствовала, что спина у нее взмокла от пота — даже под легким летним платьем, даже при том, что в доме работал кондиционер.

— Ты скажешь или нет?

Синтия все молчала; Бланка схватила свою сумочку и вышла за дверь. Птицы в кустах живой изгороди расщебетались напропалую. Где-то над головой пролетал реактивный самолет. Бланка ничего не слышала. У нее наглухо, до боли, заложило уши. Из дома вслед за ней вышла Синтия. Бланка оглянулась.

— Это был Джордж Сноу. Твоя мать любила его. Но отцом тебе был Джон Муди. В этом — можешь не сомневаться. И он тебя любил.

Бланка отвернулась от мачехи и, огибая дом, пошла по выложенной камнями дорожке. В легкие ей словно попало битое стекло. Было ли ей когда-нибудь так трудно дышать? Как жарко в этом летнем платье. Вся кожа горит.

Вот задний дворик, где встретил свою кончину Джон Муди. Вот и газон, где с Бланкой танцевал как-то вечером Сэм. Здесь — перед тем как Мередит первый раз привела к их дому Дэниела и застала их сидящими в темноте за столиком — она наблюдала, как Сэм вкалывает в себя иглу. Это совсем не больно, сказал ей Сэм. Кольнет, и все дела.

Проклятье, думала Бланка. Все на поверку — не то и не так. В том числе — чья ты плоть и кровь. Вот куда приводит тебя алая карта — куда ты и вообразить не могла: в дом, где ты выросла, к началу твоих начал. Бланка положила свою сумку на край дворика и подошла к бассейну. Зеленая прохлада. Мередит рассказывала ей когда-то, что нашла правду о себе в бассейне, плавающей в темной воде. Бланка скинула шлепанцы и села у бассейна. Чему-то в этот день настал конец. Может быть, она сюда никогда уже не вернется. Больше всего сейчас Бланка жалела, что не помнит своей матери. Она расстегнула ожерелье и окунула его в воду. Что будет, если отпустить — поплывет или утонет? Выведет ли на поверхности воды имя того, кто был любовью ее матери, а ей — родным отцом, или просто поплавает немножко и камнем пойдет на дно?

Она разжала руку. Ожерелье сразу же погрузилось в воду и мгновенно потонуло. Бланка — прямо как была, в новом платье, — нырнула следом. Удивительно, как быстро можно чего-то лишиться. Она поплыла поперек бассейна по самому дну, заставляя себя продвигаться все дальше, хотя ей уже не хватало воздуха. Шарила рукой по бетону, покуда не нащупала свой жемчуг — последнее, что у нее еще оставалось; единственное свидетельство, что существует все-таки нечто прочное, неподдельное — такое, чего стоит искать.

Бланка вскрыла конверт не сразу — уже в гостинице, выйдя посидеть на задний двор. Вечерело; небо подернулось розоватым туманом. Промокшее платье она сняла и повесила сушиться в ванной комнате, а сама надела шорты и футболку. От волос, все еще влажных, пахло хлоркой. Она пока так и не согрелась до конца. Слишком уж густо ложились в Коннектикуте к вечеру синие тени; температура резко менялась за несколько минут. Бланка положила оставленный отцом конверт на кованый садовый столик и сперва полюбовалась пчелами, снующими в цветках рододендрона. Любит — не любит. Хорошо было остаться одной. Такая зелень разливалась вокруг. Так благоухала трава повсюду.

Бланка не представляла себе, что́ находится в конверте. Там могло оказаться что угодно: змея, рубин, признание в совершенном преступлении, ключ, обломок угля. Письмо в конверте было написано от руки и датировано числом почти пятилетней давности, вскоре после гибели Сэма. Джон Муди хранил его в ящике письменного стола, а потом, за несколько месяцев до смерти, переправил в контору адвоката. В последний день, прожитый им на земле, сознание, что это письмо существует, служило ему утешением, как он на то и надеялся. Он мысленно рисовал его себе: конверт, лист тонкой бумаги, вложенный в него; синие чернила, слова, написанные его рукой.