Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше

Едва Мередит с Дэниелом показались из темноты, как девочка, вскочив на ноги, бросилась обнимать Мередит.

— Сэм сказал, что нам надо выйти из дома, — объяснила Бланка.

Сэм в последнее время целыми днями спал. Глаза ему обвели темные круги. Чем дольше он спал, тем резче обозначивались эти круги под глазами. Среди домашних, включая в их число и Мередит, его состояние больше не обсуждалось. Он честно пробовал слезть, как и обещал, с иглы, но не смог. Снова взялся за старое. Мередит знала, что он роется в ее кошельке, тащит из дому то одно, то другое. Подсвечники. Серебряный чайный сервис. Все, до чего дотянутся руки. Лишь бы только раздобыть наркоту — ничто другое его не занимало. За исключением попугая. Он нарезал для птицы дольки апельсина, покупал ей свежий салат, следил, чтобы ей всегда хватало зерен и галет; часами просиживал, стараясь обучить ее отборной брани. Последним достижением Конни было, Одно говно.

— А, кавалера привели, — сказал Сэм, когда Мередит с Дэниелом подошли ближе. — И где же его подцепили — на обочине?

— В библиотеке.

— Вон отсюда, — сказал попугай. — Одно говно.

— Я-то пытался прибавить к этому, ты, Синтия, — придать высказыванию личный характер, содержательность, — но он ни в какую.

— Он только ты освоил, — сказала Бланка.

Попутно Сэм изучал Дэниела. Ростом примерно метр восемьдесят, косматый, в старом пальтеце, в руках — портфель. Не иначе, преподаватель.

— Бросайте этого типа, Мередит. Определенно не то. Ну гляньте сами! Кто в наше время разгуливает с портфелем?

— Я — физик. — Дэниел Финч сел за стол напротив Сэма. Он видел, как расширены у малого зрачки. Заметил струпья на лице у Сэма. Наркотики вызывают зуд.

— Ага, ну раз вы такой умный, не скажете, в чем цель того, что мы болтаемся тут на земле?

— Это уж пусть докапываются философы. Я занимаюсь не смыслом жизни, а лишь ее составляющими.

— Отлично! — сказал Сэм. — Одобряю. Действительно, на хрен он сдался, смысл? Кому он на хрен нужен?

— Сэм, — сказала Бланка.

— Ну пусть будет — на фиг. Так лучше? На самом деле все мы знаем, в чем смысл, только сказать не хотим. Таков порядок в этой жизни. Любой ценой отгораживаться от правды.

Сэм сильно похудел с того дня, когда разыгралась история с цветными мелками. Он выглядел не так, как другие в его возрасте. Вид у него был потасканный, а в минуты, когда он раздражался, как теперь, — недобрый. Мередит подчас казалось, что в такие минуты по лицу его видно, каким он будет в старости. Когда он кололся, у него начинали дрожать руки; Мередит обратила внимание, что сейчас они дрожат.

— Так вы с ним сразу начнете трахаться или погодя? — спросил ее Сэм.

Бланка заткнула руками уши.

— Не смей так выражаться!

— Извини, Прутик. — Сэм забывал иногда, что Бланка еще ребенок. Она казалась такой взрослой. Наверно, он позволял себе говорить при ней лишнее. Выдавать слишком многое о том, что творится у него внутри. — Болтаю невесть что! Не обращайте внимания. — Последнее относилось уже ко всем.

— Он говорил, что Синтия может расправиться с нами, — пожаловалась Бланка. — И мы поэтому должны выйти из дома. Вот почему мы тут сидим. А Синтия — душегубка, она убьет нас, когда заснем.

— Я имел в виду духовную смерть, — сказал Сэм. — Способность чувствовать. Меня она уже прикончила в этом смысле.

— Ты говорил не то, — настаивала Бланка. — Ты говорил, она подкрадется ко мне с ножом, каким режут мясо. И нам, возможно, придется улететь.

— А что, с нее станется! — сказал Сэм. — Ей доверять нельзя, сама знаешь.

— Сэм! — остановила его Мередит. Не мудрено, что у бедной Бланки всегда такое тревожное выражение лица…

— Не важно, что я там наговорил, — сказал Сэм девочке. — Молол что-то, какая разница? Пустые предположения. Думаешь, я кого-нибудь подпустил бы к тебе с острым ножом? Да я такого первый разрежу пополам!

Бланка как будто приободрилась.

— Правда?

— А может, даже на три части!

— Пойду-ка я отведу их спать, — сказала Мередит Дэниелу. — Никуда не исчезайте.

— И правильно, — сказал Сэм. — Сестричка у меня — грудной младенец, а мне самому шесть лет. Веди нас в постельку, няня!

— А то, что Конни здесь мерзнет, тебе не приходило в голову? — спросила Мередит.

Сэм сунул попугая в карман пальто.

— Я думал, Коннектикут приучил тебя к холоду, — сказал он своему любимцу.

Покуда Мередит водворяла своих подопечных под крышу дома, Дэниел размышлял над ее теорией, что самая глубокая привязанность у человека — не к конкретному лицу и не к обстоятельствам, а ко времени. А еще — над тем, что он положительно не в силах оторвать от нее глаз.