Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше

Арлин так и не вышла поговорить с ним. Совсем было решилась, но только она всегда побаивалась камней, а дорожка к его дому была как раз вымощена камнями — мелким округлым гравием. Слишком поздно. Слишком ужасно и несправедливо было бы прийти к нему теперь. Арлин так крепко вцепилась в баранку, что побелели костяшки пальцев. В квартире на третьем этаже зажегся свет. Если б послушаться, когда он уговаривал ее уйти от Джона, им достался бы весь этот год вместе. Теперь делить пришлось бы только боль и горе. И — чего бы это ей ни стоило — нельзя было допустить, чтобы за Бланку дрались, разрывали ее дитя на части. Ну что же, по крайней мере ей удалось его повидать. Еще одно чудесное мгновение ее замечательного дня.

Обратно Арлин ехала медленно, стараясь не думать ни о чем, кроме дороги и детей, ждущих ее дома. Ей все-таки досталось от судьбы больше, чем многим. В конце концов, настоящая любовь, как бы ни был краток отпущенный ей срок, стоит цены, которую за нее платишь… Один изъян, притом ужасный, вторгся в течение этого дня: предоперационная консультация в больнице, назначенная на поздний час, чтобы на ней мог присутствовать и Джон. Небо наливалось темной синевой. Апрельской синевой. В больнице глаз слепило беспощадно яркое освещение. Арлин принимали последней в этот день. Кого здесь оставляли напоследок — самых легких больных или самых тяжелых? Интересно бы знать. Врач был молодой. Сказал ей, чтобы называла его по имени: Гарри, но у нее никак не получалось, и она продолжала говорить «доктор Льюис». Раз хочет, чтобы она звала его по имени, стало быть, плохи дела. Спасибо, что здесь же сидит Джон — его присутствие помогает держать себя в руках. Она знала, что Джон терпеть не может дурных известий, женщин, с которыми трудно, всяческих трагедий. Постойте, ведь она ни единого раза не расплакалась при нем! Даже тогда, в Нью-Хейвене, в тот день, когда с такой несокрушимой верой в будущее явилась к нему в общежитие. Заплакала, когда он уже сбежал. И начинать теперь не собиралась.

Степень распространения рака доктор Льюис определит в ходе операции, и ассистировать ему будут еще два врача, ординаторы; Арлин передернуло при мысли, что в ее нутро ворвется целая орава народа. Понять до конца, что ей предполагают отнять грудь, удалось не сразу. После этого она вообще перестала думать, не задумывалась даже о предстоящих ей сложностях. Полностью очистила свой мозг. Время остановилось. Она сама того желала, так и произошло. Дорога домой прошла в молчании и длилась лет десять. Арлин поблагодарила Синтию, которая приготовила им обед на всю семью. После обеда Джон пошел проводить Синтию домой. Она раскрыла ему объятья, и он с готовностью припал к ней. Она оказалась тут как тут в нужный момент, как и обещала. Повела его в свой дом, а там — к себе в спальню. Ее любовь не была прегрешеньем, она была приношением — так воспринимала ее Синтия, и так ее принял Джон.

Оставшись одна в Стеклянном Башмаке, Арлин уложила спать малышку и принялась мыть посуду. Возилась целую вечность с каждой тарелкой, но это было к лучшему. Ей и хотелось, чтобы все это тянулось долго. Отсутствие Джона ее не трогало, ей нравилось, что в доме тишина. Сто лет ушло у нее в тот вечер на сказку, рассказанную шепотом Сэму перед сном. Любимую сказку Сэма: услышанную ею от отца историю о летучем племени, обитающем в Коннектикуте.

— Если меня не станет, — прибавила под конец Арлин, — это значит, я там. Прямо над тобой, летаю. Я никогда не брошу тебя совсем.

Косточки своего бельчонка Сэм хранил в обувной коробке, задвинутой в угол стенного шкафа. Он знал, что происходит после смерти.

— Нету такого племени, — сказал он.

— Нет есть.

— Слабо тебе доказать.

Тогда Арлин решилась на безумный поступок. Она повела Сэма на крышу. По чердаку привела к двери, выходящей на ровную стеклянную площадку. Туда, где стоял Джордж Сноу, когда она увидела его впервые. По луне пробегали облака. Ветер гулял в деревьях. Повсюду кругом Арлин ощущала присутствие тех, о ком ей говорил отец. Тех, которые не бросят тебя, что бы ни случилось.

— Ну видишь? — Голос Арлин, очень тихий, потерянный, звучал непривычно.

Сэм видел лишь простор огромного мира и меркнущее небо. И краски: лазурь, чернь, индиго — линию горизонта, мерцающую так, что он невольно сощурился. Заметил, что мама стоит с закрытыми глазами. Сэм знал, что здесь стоять опасно. В деревьях что-то зашелестело. Что-то необыкновенное.

— Да, вижу, — сказал он.