Ольга Дрёмова: Столичная штучка

Криво усмехнувшись, он посмотрел на удаляющуюся парочку и до боли стиснул зубы. По горлу прокатился тугой горький комок, а глаза защипало. Пытаясь сдержаться, Анатолий напряг скулы. Обида, захлестнувшая его, разрезала гортань и ударила в солнечное сплетение.

Он стоял на холодном февральском ветру, глядел на букет мимозы и с горечью думал о том, что одного желания, даже такого трепетного и бесконечного, недостаточно, чтобы склеить вдребезги разбитую чашку. Посмотрев в последний раз на окна, он воткнул ветку мимозы в снег и понуро поплелся прочь.

Февральский день был серым и тягучим, словно оконная замазка. Из ветхих карманов застиранных облаков летела мелкая колючая пыль. Резкий порывистый ветер рвал тонкие нити березовых ветвей, кидал снег с таким остервенением и недовольством, будто срывал злобу, беспричинно обижая спавшую под теплым пуховым одеялом землю. Вымещая свою обиду на чем попало, ветер бросал в лицо прохожим пригоршни снега, стараясь оцарапать колкими твердыми гранями секущих льдинок.

Прикрыв глаза, Артем сидел в машине и терпеливо пережидал дорожную пробку. Под завывание февральской непогоды он вспоминал точно такой же зимний день, но только двадцать лет назад…

— Врешь ты все, Обручев, — скривился в ухмылке Меркулов, стряхивая с непокрытых волос налипший снег. Едва пробивающиеся бесцветные усики ужасно не шли к его лицу, образуя над верхней губой неровную тонкую линию, похожую на обыкновенную грязь. Важно проведя согнутым пальцем по золотистым волоскам, он обидно ухмыльнулся и повторил еще раз: — Врешь, как пить дать врешь.

— Я за свои слова отвечаю, не то что некоторые, — лениво ответил Артем, картинно сплевывая на снег через щель передних зубов. На нем была тяжелая меховая «аляска» — последний писк московской моды, и кожаные высокие сапоги на молнии с тупыми мысами. Для того чтобы лучше была видна ярко-оранжевая стеганая подкладка куртки, Обручев предпочитал ее не застегивать.

— Да Зинка не из таких, это я тебе говорю! — с жаром произнес Меркулов и посмотрел на товарища с недоверием. — До того как ты ее у меня отбил, мы с ней два года встречались, и хоть бы что обломилось.

— Такому, как ты, недотепе, может, и не обломилось, а мне — пожалуйста, — гнул свое Обручев, кривя лицо в довольной и наглой улыбке. Действительно, говорить он мог все что угодно, потому что знал, что из всех пятерых, стоявших во дворе института, не найдется ни одного, кто пошел бы к Зинаиде проверять правоту его слов.

История эта тянулась уже несколько месяцев и уже начала ему надоедать. Еще в сентябре он поспорил с ребятами, что отобьет у Меркулова девушку. Сначала эти слова просто подняли на смех, слишком уж невероятным казалось то, что такую сладкую парочку можно разлучить, но дело неожиданно выгорело. Отношения между Меркуловым и Зинаидой, которые вот-вот должны были завершиться свадьбой, распались окончательно, и Артем, вечно соперничающий с Дмитрием за звание первого любимца женской половины факультета, торжествовал заслуженную победу. Мало того что на глазах всего факультета он ходил с Князевой под руку, на ее безымянном пальце появилось скромное колечко с камушком, о назначении которого неоднократно намекал сам даритель.

Как это было ни тяжело, проглотив горькую пилюлю, Меркулов признал полную и окончательную победу за Обручевым и отдал ему желтую майку донжуана факультета. Но Артему показалось этого мало. Временное лидерство его не устраивало, тем более что, освободившись от бывшей подружки, Дмитрий начал покорять женские сердца с удвоенной энергией.

Зинаида, к которой, кроме легкого увлечения, Обручев не чувствовал ничего, повисла на нем и заставила усомниться в правильности своего поступка. Задумавшись над ситуацией поглубже, Артем вдруг неожиданно для себя осознал, что в дураках оказался не Дмитрий, а он, Обручев Артем, собственной персоной. Слава от его героического деяния постепенно меркла, уступая место событиям более важным и насущным, а к Новому году Обручев окончательно понял, что загнал себя в западню.

Все его попытки более тесного сближения с Зинаидой потерпели полное фиаско, разбившись о непроходимые рифы твердой морали девушки, и история, казавшаяся поначалу забавной, приобретала все более драматический характер. Килограммы пирожных и билеты в кино не перетягивали чашу весов в сторону Обручева ни на грамм. Позиция Князевой оставалась неизменной: деньги вечером — стулья утром.