Ольга Дрёмова: Столичная штучка

— Так это и было письмо от твоей Светы? — уточнил Артем.

— Оно, — подтвердил Дима. — Я тогда позвонил ей по телефону, ну, сам понимаешь, все чин чинарем, сказал, что она выиграла. Вот оттуда все и понеслось. — Вспомнив о Светлане, Дмитрий закатил глаза и сладко причмокнул. — Вы знаете, я сам себе завидую, как мне повезло, потому что она такая…

— Какая? — спросил Артем.

— Самая-самая, — мечтательно протянул Дима.

— Да ты никак влюбился? — лицо Витюни вытянулось, и, пораженный своей догадкой, он удивленно прищурился. — Может, скоро салатиков покушаем?

— Ты еще этот не съел, — укорил его Дмитрий, указывая на тарелку с оливье, стоявшую посередине стола и опорожненную только наполовину.

Друзья сидели на кухне у Артема, недавно вернувшегося из служебной командировки и по такому случаю собравшего ребят у себя.

— Так ты говоришь, твоя Светка по тебе обмирает, почти с руки ест, еще чуть-чуть — и бросится на шею, — вернулся к началу разговора Обручев, — а мне что-то в это слабо верится.

— Это почему? — насупился Меркулов. Отказаться от своих сказанных в запале и явно преувеличенных слов ему было неловко, но идти на попятную было еще глупее.

— Потому что вы не дети, чтобы играть в любовь с первого взгляда, тем более ты говоришь, она была замужем, — поддакнул Витюня.

— А при чем тут это? — не понял Дмитрий.

— А при том, что, побывав замужем, твоя куколка уже в курсе, что мужчины могут быть привлекательными только на стадии ухаживания.

— А потом?

— А потом суп с котом, — засмеялся Голубев, потянувшись за очередной стопкой и куском колбасы. — Все замечательное когда-нибудь заканчивается: ахи-охи, вздохи и прочая ерундень иссякают в тот момент, когда женщина признает себя побежденной. Красиво я сказал? — Витек масляно улыбнулся и, ища поддержки, обернулся к Артему.

— Красиво, — согласился тот, — а главное, Витюша, правильно.

— За это надо выпить, — поднял стопку Витюня.

— Под-д-дожди, — споткнулся порядком захмелевший Меркулов. — Как это правильно, когда все это полная чушь? — он посмотрел на Артема, хмуро глядящего на свою рюмку, застывшую в поднятой над столом руке.

— Витька правильно сказал, — произнес тот. — Если еще представить, что все эти шуры-муры — первая любовь, тогда — да, за месяц можно кого хочешь связать в узел, но если учесть, что твоя Света — стреляный воробей, то тебе, Меркулов, по большому счету ни хрена не светит, это я тебе говорю как специалист по женскому полу, — авторитетно добавил Обручев.

— Глупости все это, — невольно начал заводиться Дмитрий, — не пройдет и месяца, как я вам докажу, что вы оба ничего в отношениях с женщинами не понимаете, — сказал он и победно улыбнулся.

— Этого не может быть, потому что не может быть никогда, — пьяно сморщил нос Витюня. — Мы утверждаем, что месяц — не срок, и точка. Правильно я говорю? — снова обернулся он к Артему.

— Да я не я буду, если мне не хватит тридцати дней, чтобы она сдалась на милость победителя, причем безоговорочно, — уперся Дима, пьяно поводя глазами из стороны в сторону.

— Ты лапшу вешать нам на уши не спеши, у нас кепка с круговым козырьком, все равно она вся мимо пролетит, — резко перебил его Артем. Темные волосы, упавшие волной на брови, повисли длинными сосульками. — Что значит, докажу? Ты что, предлагаешь нам в твоем гардеробе сидеть, пока ты со своей красоткой развлекаться станешь?

— Почему так? — непонимающе протянул Дмитрий.

— А как еще? — наседал Артем. — Хорош гусь, ты, значит, придешь через месяц к нам, заявишь, что все в ажуре, а нам твои слова на веру принимать? — проговорил он, пожимая плачами и в упор глядя на Дмитрия. Сама судьба посылала ему оружие, способное отомстить за давнюю обиду.

— Да, Дормидонт, — присоединился Витюня, — так не пойдет, чтобы на веру!

— Да я на что угодно могу побиться, мне даже месяца не нужно, трех недель за глаза хватит, — в пьяном азарте заявил Меркулов. Тут же пожалев о своих словах, он хотел взять их обратно, но не успел.

— И на что ты можешь побиться? — тут же поймал его на слове Обручев, глаза которого холодно сверкнули и превратились в две узкие режущие щели.

Дмитрию был неприятен такой поворот разговора, он чувствовал, что за этим кроется что-то нехорошее и из последних сил попытался проанализировать ситуацию, но ускользающее сознание пьяными волнами укачивало его бдительность, оставляя где-то далеко его волю и рассудок. Однако отступать было поздно. Насупившись, он немного помолчал, а потом, неожиданно просветлев лицом, предложил: