Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка

У себя в кабинете я вела записи; в саду я бродила без всякой цели; в своей спальне я гладила кота и отгоняла кошмарные сны, стараясь побольше бодрствовать. Та светлая лунная ночь, когда я встретила Эммелину, теперь казалась мне чем-то далеким и нереальным, ибо завеса туч снова плотно сомкнулась, и мы погрузились в бесконечные сумерки. Со смертью Миссиз и Джона-копуна в истории мисс Винтер появилась новая пугающая нотка. Кто мог опрокинуть лестницу — Эммелина? Гадать не имело смысла; оставалось только следить за развитием действия. Между тем с каждым новым декабрьским днем маячивший за моим окном призрак становился все более отчетливым. Его приближение меня пугало; отдаляясь, он повергал меня в отчаяние; и всякий раз его вид вызывал во мне уже знакомое смешение чувств — страха и томительного ожидания.

В то утро — а может быть, день или вечер, поскольку время суток не имело значения — я пришла в библиотеку раньше мисс Винтер и дожидалась ее, стоя у окна. Моя бледная сестра-близнец прижала кончики своих пальцев к моим, притягивая меня умоляющим взглядом, затуманивая оконное стекло своим холодным дыханием. Чтобы соединиться с ней, мне нужно было всего лишь разбить эту хрупкую преграду.

— На что вы смотрите? — раздался позади меня голос мисс Винтер.

Я медленно повернулась.

— Сядьте! — резко скомандовала она. И затем: — Джудит, подбросьте еще дров в огонь и, будьте добры, принесите этой девушке что-нибудь поесть.

Я села на стул.

Джудит принесла чашку какао и тосты.

Мисс Винтер продолжила рассказ, а я слушала, прихлебывая горячий напиток.

«Я вам помогу», — сказал он. Но что он мог сделать? Он был слишком молод.

Я избавилась от юнца, послав его за доктором Модсли, а сама тем временем заварила крепкий сладкий чай и выпила подряд несколько чашек. Мне нужно было многое обдумать, и обдумать быстро. К тому времени, как опустел заварочный чайник, мои глаза были уже сухими. Пришла пора действовать.

Я успела подготовиться к их приходу. Услышав на аллее шаги юнца и доктора, я вышла им навстречу.

— Эммелина, бедное дитя! — воскликнул доктор и протянул руки в сочувственном жесте, словно хотел меня обнять.

Я сделала шаг назад, и он остановился.

— Эммелина?

Он растерялся, мучительно соображая. Или Аделина? Но как такое возможно? Нет, это исключено. Он не рискнул произнести мое имя.

— Извините, — пробормотал он неловко.

Я не помогла ему выйти из затруднения. Вместо этого я расплакалась.

Не по-настоящему. Мои истинные слезы — а у меня их накопилось много — оставались при мне. Я знала, что вскоре — этим вечером, завтра или, может, через несколько дней — я заплачу по-настоящему и буду плакать часами, оставшись одна. Плакать о Джоне. Плакать о себе. Я буду громко рыдать, вопить сквозь слезы, как плакала в раннем детстве, когда только Джон мог меня утешить, гладя по голове своей шершавой, пахнувшей табаком и сырой землей ладонью. Это будут горячие и тяжелые слезы, и когда они иссякнут (если иссякнут), мои глаза превратятся в две красные воспаленные щелки, через которые я едва смогу видеть мир.

Но мои настоящие слезы не предназначались для доктора и ему подобных. Его я удостоила лишь поддельных, обильно струившихся из моих зеленых глаз, как кристаллики алмазов, чудесным образом порождаемые изумрудами. И это сработало. Если вы ослепите мужчину взглядом ярко-зеленых глаз, он легко поддастся гипнозу и ни за что не догадается, что эти самые глаза внимательно следят за каждым его действием.

— Боюсь, я уже ничем не могу помочь мистеру Коупенсу, — сказал он после осмотра тела.

Я не привыкла к официальной фамилии Джона; она резала мне слух.

— Как это произошло? — Доктор посмотрел вверх на балюстраду, где Джон собирался что-то подправить, а затем склонился над упавшей стремянкой. — Соскочила стопорная скоба?

Сейчас я уже могла относительно спокойно глядеть на мертвое тело.

— Может, он поскользнулся? — предположила я. — Потерял равновесие, ухватился за лестницу и потянул ее за собой?

— Никто не видел, как он упал?

— Наши комнаты на другой стороне дома, а этот был в огороде.

Юнец стоял чуть поодаль, избегая смотреть на труп.

— М-да… У него не было семьи, насколько я помню.

— Он жил здесь один.

— Понятно. А где ваш дядя? Я должен с ним поговорить.

Я не знала, что именно Джон поведал юнцу насчет Чарли. Пришлось разыграть все с листа.