Владимир Шаров - Репетиции

О постановке же Сертан ни в этой записи, ни в последующих не упоминает фактически ни разу. Составлены они так, словно в Новом Иерусалиме ничего, кроме строительства монастыря, нет и никогда не было, во всяком случае он, Сертан, ни о чем не слышал. Никто, кроме Сертана, прочесть в России его дневник не мог, бояться ему было некого, и я, когда мы с Мишей переводили эту часть, предположил, что после того, как Никон был увезен в Москву, Сертан, впервые за годы жизни в монастыре выйдя из-под его влияния, его контроля, быстро освобождается от этого длинного, растянувшегося на шесть лет наваждения, сумасшествия, бреда и снова начинает смотреть на все так, как в первые месяцы своей жизни в Новом Иерусалиме. Он первый выбывает из игры и первый перестает ждать Христа. Но Миша со мной не согласился: он считал, что необычная для Сертана чрезвычайная подробность, с которой он описывает день отъезда Никона из Нового Иерусалима, показывает, что он, наоборот, считал этот день и вообще все, что касалось Никона, — во всяком случае вначале считал — чуть ли не важнейшим в противостоянии Христа и антихриста. Он снова думал на Никона и думал, что теперь, кажется, впервые роли по-настоящему определились, впервые раздел стал ясен и прошел он там и разделил тех, кого — единственных — разделить не мог. В этом и была обреченность последних времен и весь ужас их, и окончательность, и истинность того, что делалось. Получалось, что схватка уже началась и шла она не где-то далеко, а в самой новой Святой земле, в самой сердцевине ее, и не из небытия и неизвестности вышли Христос и антихрист, а один явился в образе патриарха Святой земли, а другой — ее царя. И как должно было быть — все спуталось, и за кем идти, не знал никто.

«В тот день, в тот час, когда за Никоном приехали, — говорил Миша, — я думаю, что Сертан, хотя и ненадолго, но поверил, что и вправду Христос воплотился в Никоне и что уже скоро. Вот-вот начнется».

Собор, который должен быть судить Никона, собрался еще в феврале 1666 года, но дело не двигалось, пока в Москву не приехали два восточных патриарха — Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий. 29 ноября в Новый Иерусалим в сопровождении отряда стрельцов прибыл архиепископ Псковский Арсений с несколькими архимандритами и игуменами и предъявил патриарху требование немедленно явиться на Собор. Никон начал препираться с посланными, и его мелочность вдруг смутила Сертана, и он снова усомнился, что Никон — Христос.

Явившимся за ним Никон говорил: «Откуда святейшие патриархи и Собор взяли такое бесчиние, что присылают за мной архимандритов и игуменов, когда по правилам следует послать двух или трех архиереев?»

Арсений отвечал ему: «Мы к тебе не по правилам пришли, а по Государеву указу. Отвечай нам: идешь или не идешь».

Никон: «Я с вами говорить не хочу. Буду говорить с архиереями. Александрийский и Антиохийский патриархи сами не имеют древних престолов и считаются беглецами. Я же поставление святительское имею от Константинопольского. Если эти патриархи прибыли по согласию с Константинопольским и Иерусалимским, то я поеду». В конце концов он все же сказал: «На Соборе я буду, управлюсь немного — и поеду».

Посланные, оставив патриарха, немедля отправили в Москву гонца, извещая, что Никон на Собор намерен идти, но еще не идет, и ушли на гостиный двор. Никон же отстоял в церкви вечерню, а потом велел архимандриту Герасиму и всем иеромонахам и иеродиаконам быть готовыми помогать ему утром при совершении божественной литургии. Перед уходом в свою келью он попросил, чтобы при нем прочли три канона: Иисусу Сладчайшему с акафистом Божьей Матери и ангелу-хранителю.

Как кажется, в ту ночь Никон так и не ложился. В частности, почти два часа он проговорил с Сертаном, которого велел привести к себе, но подробности этого их последнего свидания неизвестны. В дневнике нет ничего, кроме одной короткой фразы: «Он велел мне продолжать, как было при нем». Когда Сертан ушел, Никон приказал звонить к заутрене.

После службы он призвал своего духовного отца иеромонаха Леонида, исповедовался ему, затем освятил елей и помазал им себя, весь причт и всю братию. Потом снова возвратился в келью и попросил Леонида прочесть Часы и Правила ко Святому Причащению.

В это время архиепископ и архимандриты прислали к патриарху сказать, что они желают быть у него по государеву делу. Никон принять их отказался, велел передать: «Аз ныне готовлюсь к Небесному Царю», и сразу же приказал звонить к литургии. Придя в церковь Святой Голгофы в сопровождении священосцев и певчих, патриарх облачился по обычаю в полное святительское одеяние и начал совершать литургию. Туда же пришли архиепископ Арсений и Спасский архимандрит Сергий. Войдя, Сергий затеял громкий и неприличный спор о греческом пении. Услышав шум, патриарх подозвал к себе иподиакона Германа и приказал ему сказать архимандриту, чтобы тот немедленно вышел из храма, после чего и те, что были с Сергием, посоветовавшись между собой, покинули церковь и стали на крыльце.