Владимир Шаров - Репетиции

Всеми, а не только занятыми в постановке, было отмечено и другое: Сертан был чужой, он к ним пришел, и Христос тоже некогда пришел к ним. Его умаление себя, его подчеркивание, что кто-кто, а он точно не Христос (они думали, что так и должно быть) — остальные кандидаты были одинаково деятельны, напористы, тверды, а он таился, был тих и слаб. Так вот, раз их много и они одинаковы, следовательно, они ложны, праведный — он один. Но Сертан не всегда был слаб: они привыкли ему повиноваться. И это тоже важно.

К своему ужасу, Сертан видел, что его все шире принимают за Христа, и знал, что Никону это известно, что люди, в открытую называют его, Сертана, Христом, а Никона — антихристом. Но Сертан по-прежнему был нужен Никону, и у них установились странные отношения, игра — кто что о ком знает. Вера же в Сертана продолжала распространяться, потому что только он был милостив, никого не казнил, не притеснял. Этой тихостью и каждодневной работой он и привлекал к себе, потому что, как я уже говорил, многие тогда поняли, что главное не высовываться, все равно угадать, кто — Христос, кто — антихрист, невозможно, лучше идти тихо, не стремясь никого опередить, и работать, делать угодное Богу, а Сертан явно делал богоугодное, вот и надо его держаться.

Доискиваясь, не Христос ли Сертан, Никон послал одного из монахов на Украину и из его донесений узнал о Рувиме, узнал, как сам Сертан относился к Рувиму, и то, как Рувим был похож на Христа. Ненавидя Сертана, он сразу же поверил, что Рувим был Христом, и обрадовался, что Спаситель — не католик. После Рувима Никон перестает бояться Сертана, и отношения их успокаиваются. То, что судьба уже сводила Сертана с Христом, объясняло его понимание Спасителя, понимание, которое у Сертана, конечно же, было: слишком ловко и удачно он все делал, слишком все ему удавалось, и, главное, актеры играли у него так, как будто были они не актеры и дело было не в Новом Иерусалиме сейчас, а в настоящем Иерусалиме 1666 лет назад.

Сертан видел, что Никон готов расправиться с ним в любой день, его останавливает лишь сознание, что без Сертана он с мистерией не справится. Сертан был уверен, что как только основная часть работы будет сделана, Никон убьет его, убьет за то, что есть люди, которые верят, что Христос воплотится в нем, Сертане, католике. Никон и в самом деле винил одного себя в этой ереси, и на исповеди каялся, что почти принудил Сертана стать Христом; если Сертан действительно Христос, искушал он себя, еще не зная о Рувиме, значит, Святая земля, сделанная им, Никоном, здесь, в России, правильная, а вера православная, в которой он был старший, неправильна.

Сертан понимал, что, чтобы спастись, он должен замедлить работу, но она уже вошла в тот ритм, который ни остановить, ни изменить он не мог. В сущности, он был так в ней, в этой работе, что и жил, и интересовался одной ею, а прочее — будет он жить или его убьют, увидит он свою постановку или нет — занимало его мало, и то, что он знал, что думает о нем Никон и что сделает, стоит репетициям завершиться, ни на что никак не влияло. Репетиции шли так успешно, и так было ясно, что это и есть настоящее, что все, кто тогда в Новом Иерусалиме думали, что знают, когда будет конец, — какую бы дату они ни называли — стали склоняться к тому, что с последней репетицией он и начнется.

Монах, посланный в Польшу и на Украину для розыска о Сертане и донесший Никону о Рувиме, подробно сообщил не только откуда и из какой семьи Рувим родом, но, главное, ему удалось раскопать могилу Рувима и узнать, что тот не воскрес. Для Никона, что Рувим убит, похоронен и не воскрес, было чрезвычайно важно. Но однажды ему в голову пришла кощунственная мысль, что мир никогда не будет спасен, что Христос уже был на земле и антихрист победил его. Казаки-православные убили Его, когда Он пришел к ним. Они убили Его потому, что не признали за своего, но Он и не был для них свой, так что они и не должны были признать Его: здесь было что-то важное и совпадающее с Его первым пришествием на землю, Никон долго в этом пытался разобраться и не смог, но все же успокоился, что — не Сертан, а потом и вовсе уверился, что в Рувиме Сертан ошибся. Но иногда это возвращалось снова, и он, удивляясь на себя, опять думал, что, наверное, — Рувим, и что так и должно быть, чтобы еврей, чтобы в еврее воплотился Христос.

Никон прожил в Новом Иерусалиме восемь лет, и как записал Сертан уже после того, как патриарх был увезен в Москву и никто не знал, вернется он обратно или нет, Сертан думал, что нет, и, значит, писал, как бы подводя итог этим восьми годам: «Бог дал Патриарху увидеть плоды своих трудов. Он успел довести до сводов и вчерне окончить почти весь храм и освятил в нем три церкви: Голгофскую (верхнюю), во имя Успения Богоматери, построенную в северном крыле храма, на месте, где в Иерусалимском храме находится темная палатка, которую называют темницей, а под Голгофской — церковь во имя Св. Иоанна Предтечи Господня, «иже за истину пострадав радуяся», где и хочет быть похороненным». И все.