Чель Весте - Кристиан Ланг - человек без запаха

Мы стали такими бестактными и избалованными, — разглагольствовал Ланг, — нам все подавай сразу, мы не желаем ждать ни минуты, для нас нет ничего святого, другие люди для нас — просто неизбежность, из которой либо можно извлечь пользу, либо нет.

— Да, — сухо ответила Сарита, — они, к примеру, вполне годятся на роль гостей ток-шоу.

Потом они вернулись в спальню, в окно монотонно застучал дождь, и Ланг рассказал Сарите о том, как однажды, много лет назад, он с другом, то есть со мной, на каникулах подрабатывал грузчиком в фирме по перевозке пианино. По вечерам они надевали майки «Лакост» и шли на дискотеку в Финский институт торговли клеить загорелых девчонок с блестящими розовыми губами. Он рассказал о счастье, которое испытал, когда поселился отдельно от родителей и стал независимым — в то лето, окончив школу, мы с Лангом сняли двухкомнатную квартиру, — рассказал о толстых коричневых конвертах, которые они получали в конце каждого месяца.

— Конверты? — переспросила Сарита.

— Конверты с получкой, — Ланг улыбнулся своим воспоминаниям, — шуршащие хрустящие купюры, целая пачка.

— А, получка, — сказала Сарита, — ну и дура же я.

— Неправда, — нежно произнес Ланг.

Они снова занимались любовью. Ланг чувствовал в себе какую-то кошачью лень и истому.

— У меня есть подозрение, что на самом деле ты гораздо умнее меня, — сказал он.

— Ну нет, — возразила Сарита, — ты умен, Ланг, чертовски умен и не пытайся разуверить меня.

— Ерунда все это, — сказал Ланг, — я просто устал, страшно устал.

— Я знаю, — ответила Сарита, — это слышно по твоему голосу. Ты как огонь, который вот-вот угаснет. — Взглянув удивленному Лангу в глаза, она добавила: — Ты понимаешь, что отстал от времени. Это огорчает тебя и пугает, потому что твоя способность шагать в ногу со временем помогала тебе верить, что ты будешь вечно молодым и все время разным.

Ланг с ужасом посмотрел на Сариту. Сартр! — подумал он, она читает мои мысли, она тоже видела эти слова, в этой женщине есть что-то пугающее. Но он промолчал. Сарита лежала рядом, опираясь на локоть и теребя волосы на его груди.

— Ты боишься смерти, Ланг, — продолжила она. — И в этом нет ничего странного. Забравшись так высоко, человек расстается со многими иллюзиями, и, когда он уже не боится ничего, кроме смерти, можно подумать о самом главном.

— О чем же это? — спросил Ланг, и сердце его бешено заколотилось.

— О том, как перестать бояться смерти, — ответила Сарита, — потому что это то же самое, что научиться умирать, а научиться умирать — это то же самое, что научиться жить.

— Не смей так говорить! — воскликнул Ланг.

— Почему это? — спросила Сарита, пытаясь поймать его взгляд.

— Потому что я не хочу об этом думать, — ответил Ланг.

— Ну конечно, — Сарита язвительно усмехнулась, — ты хочешь думать только о моем молодом теле.

— Да, и что с того? Я обычный человек, на кой черт мне твои истины! — Он помолчал немного и добавил: — Все мы боимся истины.

Вот тогда Сарита и произнесла слова, которые прозвучали для Ланга почти как колыбельная.

— Не волнуйся, — сказала она, — не волнуйся, мой усталый Ланг, отдохни лучше, ляг и отдохни.

Эти слова, говорил мне потом Ланг, окончательно сломили его. Он почувствовал, как тоска снова овладела им, и на этот раз он не сопротивлялся ей. Уткнувшись лицом в шею Сариты, он заплакал, тихо заплакал. И удивительно, говорил Ланг, что когда он позволил себе эту слабость, пусть и минутную, то тоска, к которой он так привык, вдруг показалась ему почти благодатью, счастьем и жизнью.

Пока темнота медленно рассеиваласъ и сменялась серым и дождливым рассветом, Ланг и Сарита лежали лицом к лицу, обнявшись и сплетя ноги, не смыкая глаз и не говоря ни слова. Иногда Ланг закрывал глаза и видел перед собой фрагменты тех самых образов, которые преследовали его раньше, но он не стал рассказывать мне, что это за образы, так как, по его словам, это было не важно, а важно то, что он лежал, обняв Сариту, чувствуя тепло ее тела, и эти образы не причиняли ему боль, как обычно, они просто сидели у него в голове, и все. А потом Ланг почувствовал, как в нем снова просыпается желание — усталое, вымотанное и изможденное, но все-таки желание. Сарита ответила на его осторожные прикосновения, и они снова занялись любовью, но на этот раз без исступления — их влечение было тихим и сокровенным. Лангу понравилось, как Сарита тогда назвала его по имени. На самом деле ничего особенного она не сказала, просто ее язык не произнес «т», и вместо «Кристиан» она шептала: «Криш-шан, успокойся, мой Криш-шан». Именно тогда, сказал мне Ланг, именно тогда он уже был уверен, что влюбился, и понял, что когда-нибудь расскажет Сарите о тех образах, которые преследовали его, — о сестре Эстелле в ту зиму, когда она в первый раз заболела, об отце, молчаливо и неприступно сидевшем за письменным столом в гостиной на Петерсгатан, — и о других воспоминаниях, о которых он никогда никому не рассказывал и о которых никогда не сможет написать, чтобы избавиться от них.