Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Почему особенно теперь? Мои мысли толклись на одном месте, не приводя ни к каким путным выводам. При чем тут мое желание жить в деревне и угроза миру на планете?.. Я с трудом сохранял равновесие.

— В общем, скажи ему сам…

Дитер помотал головой.

— Он и так знает. Только признаться не хочет…

— Меня беспокоит Хеннер, — сказал Дитер. — У вас с ним что — нелады?

— Откуда ты взял?

— Да он говорить о себе не хочет, сразу увиливает…

За домом возвышался холм, и мне захотелось бросить взгляд на усадьбу сверху.

— За мной! — крикнула я и рванулась бегом к вершине. Дитер сразу отстал. Я уже успела отдохнуть на траве, когда он взобрался наверх. Он неуверенно потоптался на пахоте, потом остановился:

— Да, пожалуй, вот здесь она и стояла…

Он искал место, где росла старая груша, в которой они соорудили тогда себе крепость. Я не видела никаких признаков того, что дерево стояло именно здесь.

— Осенью, — продолжал Дитер, — груши опадали и стучали по крыше. Есть их было нельзя, конечно, — сплошная кислятина.

Прямо внизу перед нами простирался двор усадьбы, дальше виднелась деревня. Воздух был удивительно прозрачным, казалось — до каждого домика можно дотронуться рукой. А теперь — в полет, подумала я и раскинула руки, как крылья. И тут я почувствовала у самого уха дыхание Дитера, его руки скользили по моим бедрам. От него остро пахло потом.

— Ваша дружба всегда так далеко заходит?

Он покраснел и смутился.

— Да я просто пошутил…

Желание лететь пропало, я двинулась вниз, к усадьбе. Хеннер, сидевший во дворе, что-то спросил, но у меня не было охоты говорить с ним. Я вошла на кухню к Анне. Та чистила картошку.

— Давай помогу, — сказала я.

— Ну и отлично, — ответила она, но я не была уверена, что слова ее звучали искренне. Когда я оказывалась вдвоем с Анной, то всегда пыталась угадать, о чем она думает. В общем-то, она была со мной приветлива, но дистанция между нами сохранялась.

Мы решили приготовить суп. В кастрюлю шло все, что было у нас под руками: морковь, картошка, лук, чеснок, вермишель… Нам было ужасно весело. Но стоило мне только спросить Анну о чем-нибудь серьезном — можно ли взглянуть на ее картины, не скучает ли она по городской жизни, — как она сразу же переводила разговор на другое:

— Там, в корзине, есть еще кольраби…

Она так ловко ускользала от расспросов, что я сперва даже сомневалась: спрашивала ли я ее на самом деле или только собиралась. Она могла кого хочешь вывести из себя.

— Что ж, женщина она умная, — сказал Хеннер, когда я заговорила с ним об Анне.

Но больше и он ничего не сказал.

Иной раз мне казалось: у них обоих есть какие-то особые антенны, и они общаются друг с другом, даже если не произносят ни слова. От всего этого можно просто рехнуться!

Карабканье по лестнице в сарае не вызвало у меня того сентиментального настроения, которое, наверное, замышлялось. Чувствовала я себя отвратительно и опасалась приступа мигрени. Бессонная ночь вымотала меня, надо было отлежаться. Над своим прошлым они могли бы вздыхать и без меня — мне это было безразлично.

Я расслабилась, закрыла глаза. И тут послышалось жужжание — угрожающий гул, который не переставал нарастать. Я снова открыла глаза: потолок был черным от мух. Они с волчьей алчностью взирали на меня, готовые жадно ринуться вниз. Некоторые умудрялись еще и совокупляться, чтобы умножить свои несметные полчища.

Первые разведчицы уже добрались до меня. Они путались в волосах, ползали по лбу, губам, лезли в нос, как бы пытаясь проникнуть внутрь тела, заполнить меня своим сладострастным жужжанием. Я натянула одеяло до самого подбородка и набросила на лицо сорочку.

К жужжанию примешивался чей-то громкий смех — он доносился снизу из кухни. Может, они потешаются там надо мной, над охватившим меня приступом слабости в сарае? Пусть развлекаются. Я думала о другом — о социальной несправедливости. Дитер, который работает честно, не покладая рук, ютится в крохотной комнатке, в то время как Герд, лишенный политического доверия, заполучил целую усадьбу!

Возмущение болью отдавалось в груди, мешало дышать. Жужжание вновь усилилось. Мухи теперь атаковали ночную рубашку, я чувствовала их через тонкую ткань. Снизу снова донеслись взрывы хохота. У меня было ощущение, будто что-то важное и существенное проходит мимо. Я поднялась и стала мерить комнату шагами, как тюремную камеру. Черное жужжащее облако следовало за мной. Пока я красилась, эта нечисть садилась мне на шею и руки, даже пыталась влететь в глаза. Охваченная отвращением, я бросилась вон из комнаты.