Янн Мартел - Роккаматио из Хельсинки

Завтрашний вечер.

Прелестно. Новый объект для исследования, очередная мозговая извилина, еще одна сердечная камера Вашингтона. Нельзя сказать, что я особо интересовался Вьетнамской войной. Это была чужая боль, американская рана. Я видел художественные фильмы и хронику, прочел мудреную многословную статью, знал, что война эта угробила президентство Линдона Джонсона, но все равно она оставалась чем-то из разряда фольклора (наподобие Второй мировой войны), чем-то давнишним, что ныне превратилось в хлам из кричащих цветных плакатов и киношных героев. Цена билетов тоже не играла роли. В любой момент я мог послушать Баха на стереосистеме. Меня прельстил не вечер классической музыки, но шанс зрелища, события. Хотя название концерта («с диссонирующей скрипкой») заинтриговало. Я спросил приятеля, не хочет ли он пойти. С моего приезда мы почти не виделись.

Но в ту пору его фирма готовилась заключить сделку с техасскими авиакомпаниями, а Нью-Йорк неожиданно быстро откликнулся на предложение вести бухгалтерию аэропортов имени Кеннеди и Ла Гуардиа. Друг был занят.

Так что где-то без пяти восемь следующего вечера я один стоял перед Театром Мерридью. Толкнул дверь. Открыто. Слева был вход в цирюльню Мела, прямо шел коридор, в конце которого виднелся пришпиленный к стене листок. Мимо ряда закрытых дверей я прошагал вперед. СЮДА, извещал листок, а нарисованная стрелка указывала на дверь слева.

Я вошел и очутился в театральном фойе. Справа увидел двойные стеклянные двери парадного крыльца. Наверное, они выходили на улицу, перпендикулярную той, с которой я проник в театр. Точно сказать не представлялось возможным, ибо парадные двери с кое-где выбитыми стеклами были заколочены досками. На пороге покоилась очень длинная ковровая дорожка, скатанная в рулон. С противоположной стены на меня смотрели окошки касс, мутные от пыли. Вообще-то толстый слой серой пыли покрывал все фойе. Никаких сомнений: театр закрыт, а я вошел через бывший служебный вход. Однако я был уверен, что не напутал со временем и местом концерта, ибо везде горел свет, а двери впускали. Чуть впереди, подле объемистой колонны, я заметил столик, за которым сидели двое: один чернокожий, другой белый в инвалидной коляске. Они посмотрели на меня. В голове мелькнули слова «незаконное вторжение».

— Здравствуйте. Тут состоится концерт, верно?

— Состоится, — ответил чернокожий.

— Вот и хорошо. — Я подошел к столику. — Один билет, пожалуйста.

— С вас десять долларов.

Я протянул десятку белому в инвалидном кресле. Тщательно разгладив, он присоединил ее к купюрам в коробке из-под сигар, стоявшей перед ним, и подал мне программку.

— Я не слишком рано?

— В самый раз. Возьмите стул и садитесь, где понравится. — Небрежным взмахом руки негр указал на груду складных пластиковых стульев оранжевого цвета.

Стул я взял, но не мог сообразить, куда с ним деться. Концерт будет на улице, что ли? Где-нибудь на парковке? Погода-то теплая…

— Вон туда. — Теперь чернокожий показал на створчатые двери в глубине фойе.

— Спасибо.

Прошагав к дверям, я на секунду задержался:

— Ремонт?

— Что, простите?

— Театр ремонтируют?

— Да нет, сносят.

— Ах, так…

Стало быть, этот концерт — секретная операция ветеранов, подумал я, и, толкнув створку, по трехступенчатой лесенке поднялся в зрительный зал.

Дверь туда-сюда колыхалась, я же изумленно замер. И впрямь, здание шло под снос. В большом зале с ярусами и прочими архитектурными излишествами было на что посмотреть, но ошеломило другое: пустой, без единого кресла партер. Зал, из которого грубо выломали ряды кресел, чем-то напоминал поле битвы времен Первой мировой войны: меж потемневших от грязи зеленых половиков (ничейная земля где-нибудь во Франции) зияли щербатые дыры (окопы), торчали проржавевшие болты (пехотные заграждения). Затхлая вонь несомненно исходила от желтовато-бурых, испещренных черными прожилками пятен плесени, что замысловато изрисовали стены, придав им сходство с огромными средневековыми картами, на коих отмечалось шествие Черной Смерти. Вдоль противоположной от меня стены, на бруствере траншей Вими Риж и под метками зачумленных средневековых городов, грудились останки древних греков — масса вдребезги разбитых, псевдоантичных гипсовых скульптур. Руки, ноги, головы, торсы, щиты — равномерные кучки расчлененных богов.