Джон Грин - Бумажные города

Я вынужден заткнуться, потому что на границе света фар и тьмы вижу нечто такое, что может нас всех прикончить.

Посреди дороги стоят две безмятежные коровы. Они быстро приближаются, на левой полосе пятнистая, а на нашей — вообще какое-то гигантское создание, даже мой минивен уже, чем она. Корова совершенно неподвижна, она смотрит на нас пустыми глазами. Она абсолютно белая, это просто огромная белая стена, сделанная из коровы, и через нее не перелезешь, под нее не поднырнешь, ее не обогнешь. В нее можно только врезаться. Бен ее тоже увидел — я понимаю это по тому, как он затаил дыхание.

Говорят, что в такие моменты перед глазами проносится вся твоя жизнь, но со мной ничего такого не происходит. У меня перед глазами только эта бесконечная белоснежная шкура, до которой остается всего секунда. Я не знаю, что делать. Нет, проблема-то не в этом. Проблема в том, что вообще ничего нельзя поделать, только врубиться в эту белую стену, прибив и ее, и себя. Я ударяю по тормозам, но скорее по привычке, нежели на что-то надеясь: катастрофа неизбежна. Я поднимаю руки с руля. Не знаю зачем, но вскидываю руки, словно показывая, что сдаюсь. Мысли у меня банальные: я просто не хочу умирать. Не хочу, чтобы мои друзья умерли. И, честно говоря, когда замедляется время, а руки ползут вверх, мне судьба дарует шанс подумать еще кое о чем, и я думаю о Марго. И я виню ее за свою нелепую смерть — за то, что она подвергла нас риску, превратила меня в придурка, готового гнать всю ночь — без сна, на высокой скорости. Если бы не она, я бы не умер. Я бы сидел дома, как обычно, в безопасности, и смог бы сделать то единственное, что я хотел сделать в жизни, — повзрослеть.

После того как я выпускаю бразды правления судном, к моему собственному удивлению на руль ложится чужая рука. И машина поворачивает прежде, чем я осознаю, почему это происходит; потом-то мне становится ясно, что это Бен крутит руль на себя в тщетной попытке избежать столкновения с коровой, мы съезжаем на обочину, потом на траву. Я слышу, как крутятся в воздухе колеса, когда Бен начинает резко и быстро вращать руль в противоположную сторону. Я перестаю видеть, что происходит. Не знаю, закрыл ли я глаза или просто сознание отрубилось. Желудок с легкими резко сталкиваются где-то в середине тела. Что-то острое бьет меня по щеке. Остановка.

Не знаю зачем, но я касаюсь лица. Потом смотрю на ладонь и вижу на ней кровь. Я трогаю руки, щупаю тело — просто для того чтобы понять, все ли на месте. Смотрю на ноги. Они тоже тут. Вижу битое стекло. Осматриваюсь вокруг. Бутылки раскололись. Бен смотрит на меня. Трогает свое лицо. Он нормально выглядит. Он так же, как и я, ощупывает свое тело. Оно еще работает. И он смотрит на меня. А я в зеркале заднего вида вижу корову. И теперь, когда уже все позади, Бен вдруг начинает орать. Смотрит на меня и вопит, широко разинув рот. Крик идет откуда-то из самой глубины, и в нем слышится ужас. Потом он смолкает. Со мной что-то не так. Я чувствую слабость. В груди жжет. Я хватаю ртом воздух. Кажется, я забыл, что надо дышать. Я не дышал все это время. Задышав, я почувствовал себя куда лучше. Вдох через нос, выдох через рот.

— Кто-то ранен?! — кричит Лэйси.

Она расстегивает ремень на своем «диване», лезет назад. Обернувшись, я вижу, что боковая дверь открылась, и меня пронзает мысль, что Радар вывалился из машины, но он вдруг поднимается на своем сиденье. Он тоже проводит руками по лицу и говорит:

— Со мной все в прядке. Я цел. Все целы?

Лэйси даже не отвечает; она прыгает вперед, протискивается между мной и Беном, перекидывается через кухню и смотрит на него.

— Милый, ты не пострадал? — У нее в глазах столько воды, сколько в бассейне в проливной дождь.

И Бен отвечает ей:

— ЯвпорядкевпорядкеуКьюкровь.

Она поворачивается ко мне. Мне плакать не следует, но я плачу, не из-за боли, а из-за страха, я поднял руки, а Бен нас всех спас, и теперь на меня смотрит эта девчонка, смотрит по-матерински, и вроде бы это не должно так прошибать, но прошибает. Я понимаю, что порез на щеке не страшный, я стараюсь сказать им об этом, но не могу перестать плакать. Лэйси зажимает мою рану пальцами, они у нее тонкие и мягкие, и орет Бену, чтобы придумал, чем ее закрыть, а потом к моему лицу справа от носа прижимают кусок флага конфедерации.

Лэйси говорит:

— Держи крепко. У тебя все нормально, где-нибудь еще болит?

Я говорю, что нет. И тут понимаю, что мотор еще работает, и мы не едем только потому, что я все еще давлю на тормоз. Я ставлю минивен на стояночный и выключаю двигатель. Когда его шум стихает, я слышу, как что-то льется. Не капает, а именно льется.