Холдор Вулкан - Жаворонки поют над полем

— Дорогой мой друг Зиё Зайтун и дорогая Жахоноролатиф! Теперь у нас двойной праздник. То есть мы хотим сыграть свою скромную свадьбу 31 декабря, как раз под Новый год и с удовольствием приглашаем вас обеих на это мероприятие! — сказал Гурракалон.

— Спасибо, мой друг Гурракалон и госпожа Фаридахон, мы обязательно придём на вашу свадьбу! Примите наши поздравления по поводу вашей помолвки! — сказал спекулянт Зиё Зайтун.

— Спасибо! — радостно сказал Гурракалон.

После этого они попрощались и разошлись.

Когда спекулянт Зиё Зайтун и его жена Жахоноролатиф растворились в тумане, Гурракалон ласково и крепко обнял Фариду, и они начали целоваться в губы. Они долго целовались в густом тумане как за шёлковыми занавесками из тюля.

— Теперь ты моя, и я тебя никому не отдам. Человека, который не то что пальцем прикоснётся к тебе, даже глазами посмеет уставиться на тебя, я просто убью и вырву ему глаза… За тебя я готов отдать свою жизнь, не раздумывая… Я люблю тебя, дорогая… — бормотал Гурракалон, пьянея от восторга.

— Знаю, милый, знаю. Теперь хватит, перестань, слышишь, прекрати… А то прохожие могут увидеть. Дома, дома, в постели — умоляла Фарида Гурракалона.

— Ну, хорошо — сказал Гурракалон и перестал «приставать» к Фариде. Они были счастливы, и улыбались, довольные, радостно глядя друг другу в глаза.

Шел ночной снег, все толще и толще покрывая спящие зимние поля, над которыми устало покоилась тишина. По проселочной дороге сквозь снежные хлопья шагал пьяный Худьерди, шатаясь из стороны в сторону, лениво распевая грустную песню о матери. Ветер трепал его старое рваное пальто. То и дело он останавливался и плакал, качаясь, крепко прижимая к глазам свою заячью шапку-ушанку, добрую половину которой съели моли.

Не доходя до села, Худьерди повернул в сторону кладбища. На кладбище он обратил внимание на унылые надгробные камни, покрытые снегом. Это было сельское кладбище. Оно не имел забора и сторожа, так как на постройка забора и наём сторожа стоили денег. А денег на это у сельской общины не было вовсе. Поэтому летом на этом кладбище шумели двухметровые камыши и росли терновники, в ожидании, пока сельчане сообща не проведут «хашар», чтобы навести там порядок хотя бы раз в год. Отсутствие забора и сторожа позволяло детям пасти на территории кладбища корову, и бывали случаи, когда коровы и дети проваливались в старые могилы. Некоторые ребята ради забавы поджигали камыши, и после пожара кладбище долго лежало чернея. Только в дни памяти сюда приходили люди, чтобы очистить от угара почерневшие надгробные камни и посадить цветы на могиле своих близких. Худьерди не раз приходил на кладбище, и хорошо помнил, где похоронена его мать. Обычно он приходил сюда ночью, когда охмелеет. Ясное дело, когда человек пьяный, у него бывает романтическое настроение и он перестаёт бояться.

Петляя по снегу, Худьерди шагал с трудом и, наконец, добрался до могилы своей матери. Он стал на колени над печальным холмиком, без надгробного камня, и начал плакать.

— Мам, а мам, я пришел. Ну, как ты там? Всё лежишь в холодной могиле своей, одна, моя бедная? Это она во всем виновата. Запихнула тебя в могилу раньше срока, продала дом и ушла. Ничего, я жестоко отомщу ей за твою смерть, мамань! Обещаю! Я убью её собственными руками, сегодня же, если она не скажет, где находится тайник, в котором она спрятала деньги, полученные за проданный дом. Вот я даже приготовил заточку для этого. Прошлый раз мне помешали менты. На сей раз ей не улизнуть из моих рук! Завтра её найдут убитой и уволокут её замерзший труп в морг… Ладно, мам, я пошел, спокойной ночи, передай привет отцу, который научил меня пить спиртные напитки, когда я был маленьким… С этими словами Худерди, криво надев на голову шапку-ушанку, зашагал в сторону улицы. Дойдя до центра села, он завернул в кабак, где бойко торговал водкой и вином бармен по имени Махамадилло, по кличке Тилло. Худьерди зашел в кабак, открыв дверь ногой, и, шатаясь, подошел к прилавку, где стоял бармен по имени Махамадилло, по кличке Тилло. Увидев небритого Худьерди в рваном пальто и в грязной шапке-ушанке, бармен перестал улыбаться, голливудская улыбка с его лица моментально исчезла. Он с призрением посмотрел на Худьерди и на его немытые руки и грязные, как у медведя, ногти.

— Тилло, дайте мне… поллитра… хык… водки в кредит… — сказал Худьерди качаясь.

— Нет, Худьерди-ака, не могу. Водку и вино мы отныне не продаём в кредит. То есть я не хочу бегать за должниками, надоело, короче говоря — сказал бармен по имени Махамадилло, по кличке Тилло.