Холдор Вулкан - Жаворонки поют над полем

После этого они отправились на городской автовокзал, чтобы автобусом добраться до Таппикасода. Охмелевшие друзья-алкаши шли, спотыкаясь в зыбком тумане, лениво напевая песню о сиротах, иногда останавливаясь и вытирая заплаканные глаза шапкой. Они не перестали петь даже, когда сели в автобус. Люди отворачивались от них, не перенося вонючего запаха вина, разившего от них. В автобусе мальчик-кондуктор обратился к ним с просьбой предъявить билеты.

— Хршо — сказал Худьерди, еле держась на ногах, качаясь и с трудом открывая полусонные глаза — хршо… пдажжите, сейчас… секундчку… — бормотал он, засовывая руку в карман другого человека.

Тот оттолкнул его, и Худьерди извинился перед кондуктором: пра-аа-стите… я забыл свой комсомольский билет… хик… дома… пардон… — сказал он.

Мальчик-кондуктор понял, что разговор с этими пьяными дядьками бесполезен, пошел дальше, выкрикивая:

— Билеты! У кого нет билетов, пожалуйста, покупайте!..

Когда они приехали в Таппикасод, пошёл снег. Шагая сквозь падающие снежные хлопья, Арратопанов Калтакапан тихо сказал своему собутыльнику, что пойдет домой, так как ему не хочется вмешиваться во внутренние дела семьи Худьерди.

— Ладно, и на том спасибо… — сказал Худьерди, качаясь.

Два алкаша, стоя посреди улицы, обнявшись, попрощались. Худьерди даже заплакал, прижав заячью шапку к глазам. Потом, спотыкаясь, пошел в сторону дома Гурракалона, который уехал в Россию. Снежинки кружились на холодном ветру, словно белые пчелы, улей которых перевернул медведь.

Фарида готовила на кухне вкусные манты с тыквой, наблюдая через окно за тихо и красиво падающим снегом. По радио звучала музыка Фредерика Шопена «Зима на Майорке», и это нежная мелодия уносила Фариду, словно широкая река, в море ностальгических воспоминаний. Бескрайная река музыки Фредерика Шопена! Стоя на берегу, с которого каждому хочется, повесив на шею большой камень, броситься в пучину музыки Шопена, и плыть как дельфины! Сливаясь с очаровывающим видом падающего снега, эта музыка усиливала тоску Фариды по Гурракалону, который тоже обожал симфоническую музыку Фредерика Шопена.

В этот момент раздался голос Ильмурада, который чистил снег во дворе.

— Мам! Отец пришел! — крикнул он.

Услышав это, Фарида замерла на миг с шумовкой в руках, потом, бросив её, выбежала во двор.

— Вот космическое наше время! Вчера от него пришло письмо, и вслед за своим письмом Гурракалон оказался здесь! Неужели ему разрешили соединиться с семьей, и он приехал, чтобы увезти нас?! — подумала она, предвкушая встречу с супругом.

— Открой ворота, чего он не заходит?! Пусть войдет! — сказала Фарида Ильмураду.

— Мам, это не отчим, а отец мой пришел! — пояснил Ильмурад.

Услышав это Фарида, замерла и резко побледнела лицом, не потому, что испугалась, а от отвращения и призрения. Потом сказала:

— Не пускай его во двор, сынок! Пусть уходит, пока я не обратилась в милицию!

Но пьяный Худьерди уже успел ворваться во двор и, резко упав на колени перед Фаридой, заплакал:

— Фарида, прости меня, ради бога, прости! Это всё шайтан виноват! Пьянство меня погубило. Прости меня, милая, за то, что я оклеветал тебя, обвинив в убийстве моей матери! За те слухи, которые я распространял о том, что ты, якобы, отравила мою мать, посыпав ей в чай яда! Оказывается, я, демон несчастный, все эти годы жил с таким ангелом, как ты, и не замечал этого! А ты терпела все мои издевательства! Эх, сколько боли я причинил тебе! Теперь я осознал все свои пороки, словно человек, который очнулся от кошмарного сна! Поверь мне, дорогая! Теперь мои глаза открылись, и в моей душе пробудилась прежняя нежная любовь к тебе! Я люблю тебя, Фарида и не гони меня, прошу ради всего святого! Я соскучился по тебе, по моим детям! Гляди, наш сын Ильмурад повзрослел за эти годы, возмужал… А я?.. Каким я был сволочем, а?!.. Каким я был негодяем!.. И ты прости меня, сынок, если, конечно, можешь… Прости за то, что я когда-то перепродал твою тележку, которую ты, будучи маленьким и голодным, волочил за собой, таская тяжелые грузы, чтобы подзаработать денег и помочь маме… Простите меня, мои родные… Обещаю, — я брошу пить и буду хорошим отцом, устроюсь на работу… Буду ходить в мечеть и начну молиться Богу пять раз в день. Где наши маленькие детишки? Я по ним тоже страшно соскучился… Мне стыдно за свое прошлое…

Говоря эти слова раскаяния, Худьерди горько плакал, вытирая слезы шапкой-ушанкой, поеденной молью. Увидев это, Фарида тоже заплакала, вытирая краем фартука горькие слезы. Ильмурад тоже плакал, но безмолвно, по-мужски. Лицо его искажали отчаяние и горе. Он хотел сказать отцу, что братик его сейчас находится в школе, а сестричка в детском садике, но не смог сказать. Тут Фарида начала говорить: