Илья Троянов - Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом

Между вторым и третьим этажами посетители спотыкаются о несчастье бывшего жильца, терзаемого великими музыкальными амбициями. Если память мне не изменяет, он был горнист. К сожалению, дарование его оставляло желать лучшего, по крайней мере на взгляд Григория, в те времена художественного руководителя Оперы, и Григорий не пожалел времени, чтобы указать молодому человеку на его возможности и порекомендовать ему избрать какой-нибудь другой род деятельности: логический ход рассуждений, здоровый человеческий разум. А как у тебя обстоит дело с математикой? Очень неуклюжий метод, сочла потом Златка. Как можно человеку, который мечтает о музыке, подсовывать в утешение математику? Но Григорий упорно отказывался дать горнисту место у себя в Опере и столь же упорно советовал ему подыскать себе другое занятие. Неожиданно для всех восьмая ступенька между вторым и третьим этажом принесла таившееся в ней решение этой проблемы. Часть ступеньки провалилась, горнист поскользнулся, съехал по лестнице вниз и остался лежать со сложным переломом руки на площадке второго этажа как раз перед дверью врача. Он начал трезвонить здоровой рукой, он громко кричал от боли и взывал о помощи, кричал долго, не переставая, во все крепнущем убеждении, что с ним произошло что-то страшное, именно с ним, а самосознание, что произошло именно с ним, только усиливало боль.

Должно быть, стены в подъезде не забыли эти крики, эти оклеенные множеством извещений о смерти стены, черно-белых извещений, одно подле другого, полное собрание смертей в этом доме с последней войны. Экспозиция жизни в историческом ракурсе, воодушевленная циклом, который длится вот уже сорок пять лет: квартира освобождается, квартира тотчас снова занята. В сердце больше места, и на лестничной клетке, где фотографии, подписанные чьим-нибудь именем, рядом с которым стоят две даты, повествуют о том, что в одной из восьми квартир на несколько дней или недель стало посвободнее. Люди за тяжелыми коричневыми дверями расстаются со своей безымянностью лишь после смерти, доверившись какому-нибудь родственнику, заказавшему много листков форматом с листок школьной тетради, а потом рассылавшему и расклеивавшему их на соседних столбах, на стене дома, у входа в булочную, на лестничной клетке. Эти извещения почти не изменились за много лет, ни по форме, ни по качеству печати. Имена умерших превосходят числом имена на дверных звонках, те были многократно заклеены, стерты, исправлены. На пятом этаже рядом с прочими именами буквы образовали красиво выписанное ГРИГОРОВ. И неудобочитаемое, поскольку выцветшее, ЛУКСОВ. Охраняет эту дверь неисправный бойлер.

Не далее как несколько дней назад я стучал в него зонтиком, покуда дожидался. Прежде чем Златка откроет, всегда проходит немало времени. Мы обнялись. Из Златки фонтаном брызнули слова, и так всякий раз, словно именно в эту минуту голос ее пробился к водоносному слою. По темному коридору я последовал за Златкой на кухню.

— Я ходила утром за покупками. Опять это заняло несколько часов…

Она села на угловой диванчик, взяла в руки нож и держала его так, словно хотела кого-нибудь заколоть. Вид у нее был довольно дикий, пожелтевшие волосы падали на испещренную пятнами кожу лба, сохранившиеся зубы торчали, точно могильные камни на городском кладбище.

— В моем возрасте, да еще в такую погоду, холодина-то какая, а мне надо бегать по всяким делам, а ноги сразу начинают болеть, ты ведь знаешь, ноги у меня отекают, будто они уже и без того недостаточно толстые, вода вся опускается книзу, и тут уж ничего не поделаешь, ну можно так жить, Бай Дан?

Она как раз чистила на столе грецкие орехи. По левую руку лежал целлофановый пакет с целыми орехами, по правую стояла тарелка с кусочками ядра. Посредине — скорлупа, отходы, одним словом, и свежерасколотый орех.

— Вот стоим мы, все сплошь старухи, и Черповска, полурусская из дома напротив, не помню, знаком ты с ней или нет, так вот, она вдруг начинает материться. Ты бы только послушал, как она это делает, да ее целый полк сербов не переговорит. Вот матерится она и матерится и заражает своей бранью остальных, и все подхватывают кто во что горазд, ты не поверишь, но я тоже начала, только я человек безобидный, тебе бы других послушать, вот это мастерицы!

Златка хихикает и тем напоминает мне Златку тридцатилетней давности, которая с жуликоватым злорадством улыбалась в ответ на житейские невзгоды.

— Мы их всех проклинали, они-то свой смалец имеют, а я, когда заведусь, меньше чувствую свои ноги, они у меня теперь не лезут в туфли, да и не туфли это, вот перед войной была я с отцом в Будапеште, и там он купил мне туфли, две пары, они на ноге как шарф вокруг шеи, вот это были туфли… а все из-за вас, мужиков, поганцы вы эдакие.