— Как долго ты ей благоговейно поклонялся?!
— Я не могу долго отдаваться чувству к одной женщине. Я не могу забыть обо всех других, мне хочется быть со всеми. Моя семья — это все… женщины, мне хочется, чтобы они мне все служили. Чем больше глаз вокруг, тем больше можно в них купаться.
— Но хоть какую‑нибудь из всех твоих многочисленных женщин ты любил? — спросила я просто так, прекрасно зная, что никогда он никого не любил. Я писала ему несколько раз письма на эту тему, и только вчера мне попались копии моих писем к нему, тоже лежащие в этой папке.
— Я слишком хорошо их знаю. Любовная тоска — от недостаточного знания.
— Знаешь, знаешь, но понимаешь ли?
— Мне бы хотелось их не понимать. Ничего из них не создавать, как бы ты меня ни пытала.
— Я и не собираюсь этого делать, зная что ты любил только сам нравиться, ты обожал поклонение, преданное служение. В своих обольщениях ты всегда был обходителен, льстив, фантастичен. Помнишь, как ты остановил движение на Мэдисон авеню в Нью–Йорке? Моя хорошенькая подруга Галя тебе и нам показывала Нью— Йорк, и мы любовались небоскрёбностями, вдруг ты, увидев магазин цветов на противоположной стороне, рванулся к цветам, показывая машинам, которых была на улице целая сотня, чтобы они тебя пропустили по срочному делу. Все пешеходы замерли, все машины остановились и бибикали, все смотрели на тебя. Ты перебежал через улицу, купил громадный букет из красных и белых роз и под взглядами публики, под приветственные звуки гудков водителей с охапкой роз подбежал к Гале и, преклонив колено и сняв шляпу, на глазах у изумлённой публики обсыпал её цветами. Вся улица тебе аплодировала.
Конечно, красавицы от тебя теряли головы, и как только они оставались без голов, тут ты начинал тиранить, предавать, порабощать, подчинять. А через время ты сталкивался с необъяснимым, они начинали тебе мстить… — никому не нравиться быть обманутым.
— Да. Они мне и отомстили, всё отобрали, выгнали.
— Чем же закончился твой с Лилей роман?
— Она вышла замуж за какого‑то клерка или адвоката и живёт в Англии. Она стала совсем некрасивой… — Про себя я подумала, что это он привирает насчёт её некрасивости, раз не его, то уже и не красивая. Может быть, Лиля оказалась ещё и умной и защитила себя от Диментовских притязаний?
— Я слышала, что ты женился на японке? Она казалась тебе непонятной?
— Она оказалась, как и все женщины, предательницей, и я сам не понимаю, почему я оказался с ней? Её зовут Миха. У меня есть прелестный сын от неё — Акиба. Теперь она мне не разрешает его видеть. Это единственное существо на свете, которое я люблю… Она мне мстит за то, что я не хочу быть только с ней одной, не хочу быть в браке, ты знаешь, что для меня брак — это оковы, обязательства, хлопоты. Она не даёт мне встречаться с любимым.
Тут он встал, схватил голову руками, произнёс ругательство в адрес японки, и на его лице опять появилась немая мука. — Получила какой‑то ордер, чтобы я не приближался к её дому, засадила меня в тюрьму, якобы я её ударил… Он стал припоминать массу подробностей своей жизни с японкой, чьей она была любовницей, какая она неинтересная, потом перескочил на тюрьму, как в тюрьме его звали «Иван»… И в голосе появились шутовские и злобные нотки. Я решила перевести разговор с этих подробностей на более приемлемые темы.
— Тебя всегда привлекали восточные, загадочные, молчаливые женщины. Ты думал, что они таинственные, не такие понятные, тебе нравилось звучание: «У Ди Монта жена японка». Тебе так важен звук, и что скажет Дина, Лена, Люда…? Я всегда поражаюсь мужчинам, их психологической невежественности, их «выбору», и часто никакая самая фантастически изощрённая фантазия не может вообразить: почему люди оказываются вместе. А что Алида?
— Взгляни, — говорит он и достал из своей папки, которую я даже не заметила в его руках, когда он пришёл, рисунок. — Вот тут нарисована Алида с кинжалом, она отобрала у меня всё, продав нашу общую с ней квартиру, взяла все деньги себе, выставила меня на улицу, как и моего отца.
— Помилуй, твоего отца Алида в своём доме держала семь лет, ухаживала за ним и всячески его ублажала. Он, как ты знаешь, был страшным брюзгой. Мы вместе с тобой поставили его в очередь на квартиру в роскошном доме. Помнишь, когда мы пришли его записывать, ты сказал молоденькой девочке в офисе, что заботишься об одном брошенном старике. Она быстро записала его в список, а ты распушился, сказал, что ты режиссёр и приехал из Голливуда, и уж хотел показать о себе статью из газеты, полез за ней в портфель, и тут я тебе напомнила по–русски, что у бездомного старикашки такая же фамилия, как и у знаменитого режиссёра. Отец получил квартиру и, как все живущие в Америке взрослые люди, начал жить независимо. Правда, он ходил и орал, что его, как короля Лира, все выгнали, поселили в богадельню, кругом одни старухи! Ему хотелось к молоденьким девочкам из «Плейбоя». Здесь у всех родители живут отдельно, и странно, что ты припоминаешь Алиде то, чего не было. Я, наоборот, всегда ставила в вину Алиде безумное тебе поклонение, она готова была спрыгнуть с пятого этажа, если тебе это было нужно, из‑за тебя она никого и ничего не видела вокруг, пожертвовала своей карьерой художницы. Я не понимала её и считала и сейчас считаю, что она не должна была прощать твои предательства. Может быть, ты бы пришёл в сознание?! Впрочем, я не знаю.
Читать дальше