Олег Зоберн - Шырь

— Ну да, да… тоже верно, — говорит Лева и опускается на колени перед рюкзаком. — Хорошо, пусть оно не ебется, пусть оно не конем, пусть ничего никуда не летит… Ведь я сам себе не могу казаться. Или могу, если захочу. Или не могу захотеть…

Помолчав, он продолжает бормотать:

— Я все равно сниму кино… Я после Липецка поеду в Грузию на войну, нужно в горах кое-что поснимать… Настоящая творческая работа… Было дело, в Боливии я высунулся из траншеи с камерой и получил тяжелую контузию. Поэтому теперь шепелявлю.

— Может, тебе пора жениться? — Я хочу отвлечь Леву от тяжелых дум, а то он слишком разнервничается.

И мы долго говорим о женщинах. Лева доказывает, что искать их надо не здесь, а в Хабаровском крае или на войне.

— У тебя, вообще, была хорошая женщина? — спрашиваю, жуя торт.

— Ага, как собачка. Бегала за мной. Хорошая была, но совсем безмозглая. Мы однажды поругались, а я так расстроился, что поехал за город. Электричка остановилась на какой-то дачной станции, и я ходил по лесу, думал о буйствах туристов, о шахтах со стратегическими ракетами, о чернике и бруснике… О ягодах, в общем.

— Давай съездим к кому-нибудь на дачу, — предлагаю я. — На выходных, а?

— К кому?

— К Ленке, у нее дом под Подольском. Помнишь Ленку из медучилища?

Лева отвечает, что ни на какую дачу нас никто не возьмет, что не те времена, что дачи тоже не те, а вот если достать профессиональную видеокамеру, то он бы поехал по давно задуманному маршруту, наснимал кина… Ему опять отчего-то томительно — сидит, согнувшись, покачивается, волосы закрыли лицо.

Я откупориваю вторую бутылку, прикладываюсь к ней первым и отпиваю почти половину.

Вспоминаю Левину тетку в комнате. Или — мать. Похоже, это все-таки его мать. Спрашиваю:

— Лева, а где твой отец?

— Помер. Он был зубным техником. Обычным зубным техником. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — отвечаю я. — Все это трудно вот так сразу представить и понять, всю вашу семейную жизнь.

— В отстойнике водятся большие бычки. Много, — говорит Лева. — Отец их на удочку ловил. А вон там, справа, где кусты, в болоте живут гадюки. Теплое болото. Они зимой не спят, тоже ползают. Я там в детстве лазил… Ща, погоди. — Он встает и идет к этим кустам.

— Куда ты?

Не отвечает. Удаляется.

Что-то ищет в темноте.

Вскоре вернулся — весь в грязи. Ботинки чавкают. Допивает вино. Вытряхивает из рюкзака лодку.

Накачиваем ее. Он дует в один сосок, я в другой. У лодки две камеры, для безопасности. Следует надуть получше. От напряжения у меня кружится голова.

Лева несет лодку к воде.

С бетонного берега осторожно залезаем в нее, садимся.

Лева гребет маленькими алюминиевыми веслами.

Останавливаемся на середине пруда.

На дно лодки натекла с Левы грязная жижа, и у меня намокли штаны. Он курит, покашливает. Сбоку, за промзоной, — отдаленный гул шоссе, с другой стороны — призрачно проглядывают сквозь испарения отстойника огни многоэтажек.

Лодка медленно, почти незаметно плывет, поворачивается: над головой Левы и огоньком его сигареты — то край темного неба в стороне, там пригородный лес, то розоватое свечение района. Сонно и незлобно облаивают кого-то на берегу, за оградой, храмовые собаки. Испытание проходит нормально.

Вся братия — четыре человека: глава скита Саныч, Володя, Тоша и я — помощник главы скита. Здесь, в маленькой деревне Горушино на юге Архангельской области, мы спасаемся. Больше людей тут нет, остальные дома пустуют. Саныч живет в отдельной избе, как и Володя, а я с трудным подростком Тошей. Он в общине около года, его к нам привезли на перевоспитание родители. За это время Тоша несколько раз убегал в поселок городского типа, что в нескольких километрах отсюда, и всегда вскоре возвращался — грязный и голодный.

Октябрь. Вечер, пасмурно. Я зашел к Санычу. Мы сидим на застекленной веранде, и я рассказываю ему увиденный накануне сон:

— Меня преследовала огненная коза. Обычная крупная коза, только вся в голубом пламени, как будто в облаке горящего газа. Я бежал от нее по грязной дороге, споткнулся и упал. Коза прыгнула на меня, но вместо жара я почувствовал сильный холод… И проснулся.

— Олежа, молись чаще, — говорит Саныч. — И добавь к вечернему правилу чтение акафиста Ангелу Хранителю… Какие у нас новости?

— Тоша опять в депрессии, — отвечаю я. — Сидит с утра на кровати, молчит. Не ест второй день.