Олег Зоберн - Шырь

Верующий гомофоб во мне с сомнением покачал головой.

— К тому же что мне делать с этими русскоязычными хоккуистами? — я снова обратился конкретно к нему, к его постнической физиономии. — Их не продашь ни в Европу, ни тем более в Азию, где своих хоккуистов полно. А если отдавать себе отчет в том, что ступня…

— Хватит нянчиться со ступней, — перебил меня верующий гомофоб. — Если ты возлюбишь только свою ступню, то — какая тебе награда?.. Ты ведь агент, Олежа, посети фестиваль хокку. Возможно, там все-таки отыщется новый автор, которого ты сведешь с зарубежным издательством, заработаешь денег.

Но мне не хотелось погружаться в дела, меня страшил грядущий круглый стол по Якову Полонскому. Пусть на эти тщетные столы ходят мужчины, думал я, обстоятельные мужчины, желающие сделать научную карьеру и в пурге действительности утвердить сознание на соломенных словцах «доцент» и «профессор». У большинства таких стремящихся в науку членов социума и тела развиты кстати: отмечена массивная жопа, а я не далее как вчера вечером подошел голый, с бокалом морковного сока, к зеркалу в гостиной, придирчиво рассмотрел свой аккуратный мускулистый зад и еще раз убедился в том, что пора мне отчислиться с кафедры русской литературы XX века в Литературном институте, что с таким задом приличествует спортивно следить за собой и веселиться на хэппенингах, а не каменеть на ученых советах и совещаниях педагогического состава. Да, пора покинуть эту затхлую кафедру, с облегчением повторил я про себя, и не надо мне дописывать кандидатскую диссертацию «Анонимный Анубис в рассказе Ю. Казакова «Вон бежит собака», пусть ее завершит какой-нибудь энтузиаст, а я подкину ему идею для развития темы: у Ю. Казакова по всем рассказам рыщет этот египетский волчок, этот самый, который и сцапал автора в 1982 году.

Покалывания в кончике большого пальца возобновились. Легкая боль — через равные промежутки в несколько секунд — своей ритмичной настойчивостью с привкусом истязания походила на странные фрикции. Вдруг колебания материи стали так искусны, что я застонал и с восторгом почувствовал: ступня всесильно распирает меня изнутри, заставляя мое реальное «я» вычленяться из мифологического.

Мне стало жарко, я скинул с себя одеяло и посмотрел на левую ступню. Мне показалось, будто она источает едва заметный свет, будто в ней тихо звенят серебряные колокольцы, рассеивая смрад и серость, будто вся моя родня глядит на меня сквозь ступню множеством разноцветных глаз, чего-то ожидая, во что-то свято веря. И еще я обнаружил, что ступня умеет улавливать интонации эпохи, как локатор. Достаточно было сосредоточиться на ней, и перед моим мысленным взором возникал коннект с яркой стихией изменчивых образов. Я мысленно же тронул ручку настройки локатора, и отовсюду к ступне протянулись фосфоресцирующие нити: Каир, Порт Морсби, Нил Армстронг, культ молодости, многословная дребедень, не до конца, гарвардская модель, огни печальных деревень, заляпанный объектив, что скажут фемы и дайки, трубы и переплетения труб, отсюда не видно, камедь рожкового дерева, мастер коммента, королева не в курсе, шерстяные носки из Канады, черногорская нимфоманка, зеленые фишки, китайская провинция Юньнань…

Верующий гомофоб во мне уважительно притих от такого разнообразия, наблюдая с высоты птичьего полета, как в дымке между горными хребтами проступают поля, дороги и постройки какого-то района провинции Юньнань.

От утренней эрекции не осталось и напоминания. Секса уже совсем не хотелось. И в тот момент я догадался, что такое китайская эстетика маленькой ступни. Скорее всего, решил я, это боязнь Бога, то есть преуменьшение действительности, судорога перед расширением вселенной. И палками по пяткам в наказание там били, чтобы сразу задеть за живое. Примерно так же, но еще более грубо, работал испанский сапог на ноге еретика. В связи с этим надо бы подумать о просторном валенке славянофильского богословия… С правого бока я повернулся на спину и раскинул руки, не торопясь вставать и трудиться над оставлением следа во прахе.

Настойчиво звонил городской телефон, затем — не менее настойчиво — мобильный. Левая ступня наравне с правой готовилась нести меня в мир.

Балкон его квартиры на первом этаже — не зарешечен. Я стою внизу, в кустах. Жду. Лева не разрешил заходить к нему, сказал, что там — злой старший брат. Леве двадцать шесть лет, он встретил меня сегодня на автобусной остановке — небритый, мятый, высветленные гидропиритом длинные волосы отросли, видны темные корни. Волосы испортились от химии, выпадают, пристают к плечам его черного пиджака, под которым — белая рубашка навыпуск. Скорее всего, у Левы нет никакого брата, он наврал. Он часто врет и при этом верит себе. Однажды мы ехали в метро, было людно; Лева рассказывал, как недавно летал в Сирию на какую-то репетицию, а заодно подзаработал контрабандой попугаев. «Хватит, Лева, сколько можно», — сказал я. «Не веришь? — он обиделся. — Ну и хрен с тобой… Может, ты думаешь, что про маму я тоже вру? Вру, что она в Америке живет?» — «Конечно». — «Гад!» И Лева несильно, но больно ударил меня в нос. Я по инерции двинул ему в зубы, Лева — почему-то с очень удивленным лицом — повалился на сидящих граждан. Поезд в это время остановился, и какие-то мужики вытолкали нас из вагона — его в одну дверь, меня в другую… Да, у него нет старшего брата. И я стою под балконом, гадаю, почему он не пустил меня к себе, почему так долго возится, ища резиновую лодку.