Вероника Черных - Икона

Светлана в эту ночь так и не уснула. Только утром, часам к четырём, её сморил странный тяжёлый сон, в котором опять стояла с прижатой к груди иконой Вера.

Проспав часа четыре, Светлана очнулась и встала. Первое января 1956 года пестрило снегопадом. Ну, вот. Снова двор лопатами чистить…

Родители и бабушка Фрося пили чай с новогодним тортом. Света молча прошлёпала в тапках к умывальнику, поплескала водой в лицо, сбегала в холодные сенцы за салатом и остатками курицы и всё тут же подъела под смешливые взгляды родных.

– Тебя, чай Карандеева не накормила? – не выдержала, наконец, мама, наблюдая за уминавшей яства дочерью.

– Не успела, – жуя, ответила Светлана.

Хлебнула чаю и спросила у бабушки Фроси:

– Бабуль, а у тебя, случайно, никакой иконки не завалялось?

– Чего? – опешила та, испуганно воззрясь на внучку-комсомолку. – Какой иконки?

– Ну… вот хоть Николая Угодника. Ведь есть же? Спрятала куда-нибудь, чтоб не нашли, и всё. А она лежит у тебя где-то, пылится, – наседала Светлана.

Старческая рука потянулась перекреститься, опомнилась и безсильно упала на колени. Испуганные глаза часто заморгали.

– На что тебе? – резко спросила Светланина мать – Революция Леонидовна, которую родные и приятели звали просто Люсей, игнорируя гордое идейное имя, которое в семнадцатом году дал дочери потомственный пролетарий Леонид Дормидонтович Поспелов. – Молиться собралась? Ты это мне брось.

Светлана исподлобья глянула на мать.

– Я молиться не умею, – огрызнулась она. – Я комсомолка вообще-то.

– Зачем тогда она тебе?

– Поглядеть хочу.

– Зачем это?

Революция Леонидовна непонимающе поджала губы.

– Ну, история тут одна случилась… непонятная, – неохотно призналась Светлана. – Хочу разобраться.

– Что за история?

Революция Леонидовна решительно присела за обеденный стол напротив дочери. Светлана всё ей рассказала, и в комнате надолго повисло молчание. Наконец, Революция Леонидовна сказала:

– Так не бывает. Это тебе всё показалось.

– Как это – всё мне показалось? – вскинулась Светлана. – Ничего подобного и вообще! Я своими глазами видела! И все наши подтвердят!

– Они же все в разные стороны брызнули, – усмехнулась мать. – Откуда ты знаешь, что они видели именно то, что ты видела?

– А как же! Разве бывает, чтобы произошло одно, а видели его по-разному?

– Сколько угодно! – пожала плечами Революция Леонидовна. – Вспомни Октябрь семнадцатого года. Событие одно, а как по-разному его описывают очевидцы. Смотря с какой стороны на это посмотреть: с красной, с белой, с европейской, азиатской, американской или вообще Крайнего Севера. Ты понимаешь, о чём я?

Света кивнула. Революция Леонидовна удовлетворённо улыбнулась. Но дочь не собиралась сдаваться.

– Я видела молнии, – твёрдо сказала она, – слышала шум, ощущала ветер. И Вера вдруг замерла и перестала моргать. Ты понимаешь?! Перестала и всё! Я её пыталась толкнуть, чтобы сдвинуть с места, растормошить – и впустую! И кожа у неё твердая-твёрдая! Как камень!

Революция Леонидовна возмутилась:

– Как живая плоть вдруг тебе станет каменной, ты скажи? Она же из мягких мышц, из крови, из разных клеток – и всё это наполнено водой – ты что, анатомию из школы забыла?

– Ничего я не забыла, – заупрямилась Света. – Но я же тебе говорю – тыкаешь в неё пальцем, и пальцу больно и холодно. Ну, чисто камень, понимаешь? И образ этот – ну, Николая Угодника – держит накрепко, не шевельнуть!

– Не увижу – не поверю! – безапелляционно заявила мать.

– Да и пожалуйста, можно хоть сейчас сходить! – пригласила Светлана с вызовом. – Нашатырь только не забудь, чтоб понюхать, когда сознание будешь терять.

– От чего мне его терять? – буркнула Революция Леонидовна.

– От страха.

Революция Леонидовна передёрнула худыми плечами.

– Вот ещё. Не собираюсь я его терять. Глупости какие.

– Ну, так пойдёшь? – прищурилась Светлана.

Мать пренебрежительно вскинула голову:

– Захочу – пойду. Не захочу – так дома останусь.

И тут они услышали слабенький, но непривычно твёрдый голос бабушки Фроси. Чёрные глазки её в сморщенных веках чудесно оживились.

– Я пойду. А что ж, надо навестить Карандеевых, раз такое несчастье произошло. Пойду да погляжу, поплачу вместе со Стешенькой над комсомолкой её разнесчастной, сатане работницей…

– О, как заговорила, мама, ну, ты чего?! – опешила Революция Леонидовна. – Сдурела ты, что ль?! В тюрьму захотела?