Юрий Слепухин - Джоанна Аларика

Дон Тачо с любопытством посмотрел на бродягу и поднял брови.

— А, Родригес, — сказал он. — Где это ты пропадал?

— Ваш рабочий? — спросил комендант. — Значит, не врет?

— М-м, как сказать… Был мой, не отрицаю. Но с месяц назад я его уволил.

— Вот как! — сказал офицер и посмотрел на Педро. — Где же ты шатался весь этот месяц? Был в армии?

— Чего там в армии, — буркнул тот. — В армию берут с восемнадцати, не знаете вы, что ли? Работу искал, вот где был! А потом началась вся эта канитель.

— Красный! — рявкнул вдруг пьяный, прицеливаясь в него указательным пальцем. — По роже вижу, что красный. Отвечай, сволочь, когда с тобой разговаривает офицер армии освобождения!

— Тише ты, — сказал ему комендант. — Дон Тачо, вы осведомлены о взглядах этого парня?

— Ну, — дон Тачо пожал плечами, — взгляды у него были всегда, м-м-м… довольно левые, безусловно. Собственно, из-за этого я его и уволил. Сочувствие аграрной реформе и всякие такие штучки…

Педро лизнул губу и затравленно глянул вокруг. Пьяный, боком вывернувшись в кресле, уже нашаривал непослушными пальцами застежку кобуры. Комендант остановил его руку.

— Увести, — кивнул он. Солдаты поволокли Педро к выходу. — Эй, капрал! Оформите задержание, и пусть пока сидит. Там разберемся.

— Все равно расстреляю, — убежденно сказал пьяный. — Я этих с-стервецов…

— Лейтенант, вы не правы, — улыбнулся дон Тачо. — Этих стервецов в Гватемале слишком много, чтобы можно было всех расстрелять. Должен же кто-то работать, не так ли?

Педро привели в здание комендатуры и заперли в пустой комнате. Он посидел несколько минут в углу, опершись подбородком на колени, а потом им овладело страшное отчаянье от мысли, что он так глупо попался и теперь не увидит Аделиту и ничего не узнает об Эрнесто. Ему даже захотелось умереть. Лучше бы застрелили на месте! Он вскочил и, подойдя к двери, стал бить в нее ногами и выкрикивать всякие ругательства в адрес «освободителей». Сначала ему просто приказали замолчать; потом, когда он продолжал шуметь, дверь вдруг распахнулась — он едва не вывалился наружу, — и страшный удар по лицу заставил его отлететь к противоположной стене камеры. Вошедший солдат притворил за собою дверь, снял пояс, обернул вокруг кулака и стал неторопливо избивать лежащего на полу арестанта — по голове, по ногам, по животу, по чему придется. Педро, защищая лицо руками, катался по полу и удерживал крики. Когда солдат ушел, он с трудом сел, сплевывая кровь. Что-то твердое уперлось ему под мышку, он пощупал и не сразу узнал рукоятку ножа. Удивительно, что его даже не обыскали!

Все его тело было избито, один глаз быстро затекал опухолью и уже почти не видел, три зуба шатались. Но он не чувствовал боли — ненависть жгла его сильнее, чем рубцы от солдатского ремня. Теперь ему уже не хотелось умереть.

Пока у него есть нож, он с ними еще поборется. Он мог бы убить солдата, который его избивал. Но солдат — это для него не добыча. Дураки, они думают, что имеют дело с мальчишкой, которого можно укротить ремнем! Он сумел взорвать штабной «паккард», минировал его под носом у часового, пока лейтенант за рулем слушал музыку! Если бы они только знали, кто попался им в руки…

Никакого солдата он убивать не будет. Если его все же вздумают обыскать и найдут нож, тогда другое дело, тогда придется пустить его в ход против кого бы то ни было. Но пока он этого не сделает. Пока он вооружен, у него есть надежда на свободу. Сумел же уйти Эрнесто Корвалан!

Стоя на пороге своей хижины, Мамерто смотрел на приближающиеся машины и пытался отгадать, куда они едут.

Какое-то предчувствие говорило ему, что они могут остановиться здесь, у подножия холма. Но это было бы слишком скверно, если бы они остановились именно здесь, и поэтому он предпочитал просто не думать о такой возможности.

Машины были еще далеко. Они то скрывались за поворотами извилистого шоссе, то снова появлялись и с каждым разом становились все ближе. Дорога здесь довольно оживленная, и это вообще могли быть совсем другие машины, не обязательно те. Но даже если это действительно те машины, то что в этом страшного? Они могли ехать на финку старика Орельяны, или к Монсону в «Грано-де-Оро», или еще куда-нибудь…

Сейчас все хозяева ездят друг к другу в гости. С поздравлениями, надо полагать. Ну и, конечно, чтобы выпить. Говорят, старый Гарсиа третьего дня закатил у себя в «Эль-Прогресо» такой пир, что переплюнул те фьесты, которые когда-то устраивал Монсон. Сам Монсон на этот раз ничего не устроил. Понятно, когда у человека такое несчастье! Коммунисты украли у него дочку, нинью Джоанну. Падре Теодосио говорил об этом в церкви. Они знали, что Монсон против них, и украли нинью в ту самую ночь, как началась война. Действительно, жаль человека, и еще больше жаль девушку…