Александр Беатов - Время дня - ночь

Наумов потянул Сашку за рукав. Они обошли вокруг стены, отгораживавшей пол — комнаты, и Саша увидел Клаца…

Он лежал на составленных в ряд стульях, мертвецки пьяный. Очки съехали с его лица, готовые оторваться и упасть. Одна рука свисала до пола. Грязные ботинки, в глине, оставались на ногах. Он был в испачканном известью пальто. Под столом валялась пустая бутылка из-под водки и батон белого хлеба.

— Что же его так забрало здорово? — спросил Сашка Наумова.

— Баба… — ответил тот.

Они вернулись к Романову.

— Видел, что бывает! — заметил тот. — А ведь, говорили ему: "Брось свою шлюху!" Не слушал друзей! Теперь, вот, остался без квартиры, без машины и без штанов…

— Что же он теперь? — Саша не знал, что сказать.

— А ничего! Проспится — за бутылкой побежит… — Романов снова погрузился в работу.

— А я, вот, совсем забыл радиотехнику… — начал Саша о главном, ради чего пришёл. — Что можно бы поделать тут?

Но Романов ничего ему не ответил, занятый пайкой. Наумов тоже отошёл к своему столу. Саша потолкался, походил по комнате, рассматривая приборы, на стеллажах, снова вернулся к Романову, спросил, не нужно ли чем помочь.

— Ах, блин! Твою мать! Налево! Ты не видишь, растудыть, что люди заняты!? Работать захотел?! А где ты был всё это время?! Вон там — комната другая! Ни одна сука не хочет ничего делать! Все приборы на полу уже целый месяц лежат! По стеллажам ни одна падла не желает расставить! Уваливай отсюда! К едрёней воши! Чтобы я тебя тут больше не видел!

Саша, слегка опешив, вышел из комнаты. Он хотел было совсем уйти. Но вспомнил, что с Романовым случались и раньше такие приступы матерного невоздержания, направился в другую комнату, посмотреть, что же это за приборы, о которых тот упомянул.

Там, действительно, на полу стояла различная аппаратура: осциллографы, генераторы, блоки питания и прочая техника, с которой Саша и знаком не был. И подумав немного, он стал их передвигать, поднимать, ставить один на один, делая из них подобие лестницы, чтобы было легче поднимать каждый следующий и водружать по очереди на первый, второй и третий уровень стеллажей. Так когда-то древние полинезийцы поднимали своих каменных идолов на острове Пасхи, о чём он читал в книге Тура Хейердала. Часа через два, когда пол был свободен от техники, юноша прошёл в туалет, где натолкнулся на пьяного Клаца. Увидев Сашку, он, конечно, его не узнал, но в качестве оправдания громко сказал заплетающимся языком:

— Я — позор еврейской нации! — И задев его плечом, вышел.

Помыв руки, и Саша тоже вышел прочь, прощаться ни с кем не стал, поднялся из Подвала на улицу.

— Вот тебе несколько трусов! — сказала мать, подавая Сашке какие-то тряпки. — От тётки, — добавила она, — Остались… Лёшкины, пропойцы. Она его теперь навсегда бросила, пока он не загнулся совсем!

— Я не буду носить чужие! — возразил Сашка.

— Не дури! Они — новые совсем. Ни разу не надёванные. Отцу тоже половину дам. Пусть носит…

— Но, ведь, это ж Вишневского трусы-то! Надо отдать! Ей-то что? Ушла — так ушла. А трусы — отдай! Зачем же пакостить?

— Он ей — чужой теперь! Зачем чужому отдавать? А мы — свои, родные…

— А он — мой начальник! Что если узнает?

— Ну и пусть узнает, пьянь! Небось ещё сто раз пожалеет, что потерял жену-то…

— Я эти трусы носить не буду!

— Не хочешь — не носи. Отцу все пойдут. Всеравно берёте с одной полки…

— Мне тоже чужого не надо! — появился в дверях Иван Михайлович. — Ты, Сашка, возьми все эти трусы и отдай Лексею на работе, когда увидишь.

— Ну и носите оба старьё, дураки! — Полина Ивановна повернулась, пошла на кухню. — Я вам новые не буду шить! Ишь, какие честные нашлись! Алкаша защищать!

Сашка взял пачку трусов, брошенных матерью поверх телефонного аппарата.

— Я, наверное, его сегодня увижу, — сказал он отцу, до сих пор стоявшему в коридоре и раскуривавшему папиросу. — Он придёт проверять мой пост.

Иван Михайлович, выпустив дым, захромал обратно, в комнату, ничего не говоря, видимо, считая разговор исчерпанным.

— Смотри! — донёсся с кухни голос Полины Ивановны. — Он плохо кончит, этот Лёшка-то! Вон, у Александры Ивановны-то муж, помнишь, из окна выбросился? Так, теперь и сын — Васька — тоже! А всё — по пьяни!

— Как — Васька? — Саша пошёл на кухню. — А что — Васька-то?

— "Что — Васька?!" А вот, он от проститутки убегал, пьяный… В окно прыгнул. Помер в реанимации вчера…

— Не может быть! — Саша остановился в проёме из коридора на кухню. — Я же во сне видел это… Будто, он сидел на площади, прямо на асфальте… Я подхожу к нему, спрашиваю: "Почему, мол, ты здесь?"… А он отвечает мне: "Да, вот, мол, от одной замужней проститутки убегал и, мол, пришлось в окно прыгнуть"… А там, на площади, все ждали автобус… И ему билет, кажется, не давали. Я тогда в автобус-то сел… Мне билет-то дали… А пассажиры были те, кто уже умерли. И когда пришёл контролёр и стал проверять билеты, то меня из автобуса-то выставил… И тогда я как раз Ваську-то снова увидел и спросил, а он ответил именно это: убегал, мол, от проститутки, и пришлось выпрыгнуть в окно… Только сон-то этот мне давно приснился… Весной ещё, когда я в Литву ездил… Помнишь? На майские праздники… Я и забыл тот сон-то… Ты Александре Ивановне не рассказывай, что Ваське билета не дали. Там, на площади много таких, как он, было. Толпа целая. Все чего-то ждали… Он, Васька-то, человека убил… Николая Круглова… Я сейчас… — Сашка пошёл в свою комнату, нашёл среди книг, паспорт, что отдал ему Валерка, принёс его матери. — Вот! Это Валерка мне отдал! Он видел, как Васька убил его… Этот мужик со мной на Заводе работал… И ещё Васька невесту Валеркину изнасиловал…