Александр Беатов - Время дня - ночь

— Где нож? — спросил милиционер, тормозя автомобиль.

Хулиганы отвечали, что Сашка врёт, никакого ножа не было.

И тогда Сашка объяснил, что нож хулиганы выбросили на газон, как только увидели милицейскую машину. Один из милиционеров вышел и вскоре вернулся с найденным ножом.

Был показной суд в каком-то ПТУ, где учились на последнем курсе хулиганы. Обоим присудили большие сроки: пять и семь лет исправительных работ. Сашке было жалко хулиганов. Но было поздно что-либо изменить. Перед самым судом мать одного из них умоляла Сашу отказаться от своего свидетельского показания относительно ножа. И Саша даже попробовал это сделать. Разрушая всю "стряпню" следователя, вытянувшего из него в течение предварительных допросов показания против хулиганов, на суде Саша попытался сказать, что не уверен, был ли это нож на самом деле. Но следователь не дал ему увернуться, догадываясь, в чём дело. Спросил, не оказывал ли кто-нибудь из родственников подсудимых влияния на Сашку, стал угрожать ему, что тот понесёт ответственность за ложные показания, вынудил отвечать односложно "да" или "нет" на задаваемые вопросы и, таким образом вывернул судебное заседание на прежние рельсы…

Благодаря предприимчивости отца того приятеля, с которым Сашка участвовал в краже, ребятам удалось выйти из воды сухими: по всей видимости, начальнику радиоклуба была дана взятка, и на свой запрос в радиоклуб следователь получил ответ, будто бы, радиодетали были отданы ребятам безвозмездно…

Так, утопив других, Сашка не завяз сам…

Не за это ли, по закону кармы, он расплачивался сейчас, и не за это ли, и многое другое, будет ещё много и много платить в своей жизни?..

Наутро, после принятия лекарств и уколов, Сашке полегчало. Тем не менее, мучительное состояние угрызения совести за вспомнившееся прошлое и, как следствие этого — навалившаяся подавленность и депрессия — остались…

А жизнь в больнице протекала своим чередом. Смердяков и другие эпилептики из-за весны стали по два раза на дню падать в припадке, так что к ним не успевали вовремя подбегать, чтобы держать за дёргающиеся конечности, отчего руки и ноги у них были в синяках.

Картавый "динамик" Анатолий выписался, хотя и оставался таким же неусидчивым, каким пришёл в больницу. На его место поместили худого мужчину средних лет, который лечился голоданием и которого тоже звали Анатолием. Он пришёл в больницу, поставив врачей перед фактом, что уже держит курс голодания более недели. И его вынуждены были принять и лечить методом голодания, хотя таковой и не практиковали официально. Курс голодания длился двадцать дней, после чего другие двадцать дней его постепенно "выводили", прибавляя в рацион питания больше калорийной пищи.

Второй неусидчивый "динамик" Коля никак не выздоравливал, а продолжал день изо дня ходить всё больше и больше, так что стоптал все свои ноги, отчего сильно страдал и не давал никому в палате спать.

И тогда с первого этажа пришли два санитара, уложили его насильно в постель и при помощи полотенец привязали к кровати.

Он пролежал пол дня, матерно ругаясь и дёргаясь в попытках освободиться. Под вечер Коля присмирел и стал слёзно просить, чтобы его отвязали. Это не помогало. И он снова ругался, угрожал, плевался, требовал позвать врача.

Пришла врач, та же, что и у Сашки, и Коля долго и сбивчиво рассказывал ей о том, что не может сходить в "утку", и чтобы его отвязали хотя бы на пять минут — только сходить в туалет. Он вернётся — и тогда привязывайте его и делайте с ним, мол, всё, что хотите; и он ляжет и успокоится, и будет спать, а в "утку" — он никак не может… Он клялся Богом несколько раз вподряд, будто бы молился, а не просил врача, божился, что не сделает ничего плохого, а наоборот сделает в десять раз больше хорошего; и больше не будет плеваться и ругаться, не будет кричать, не будет ходить, а будет спать — всё сделает, чего от него потребуют… Под конец он устал говорить и просил совсем тихо и спокойно — не то, как в начале, когда почти кричал; видимо он теперь был уверен, что, вот, сейчас, он доскажет до конца о том, насколько ему плохо быть привязанным, его поймут и, конечно, освободят…

Врач, сидя на краю его кровати, спокойно дослушала его и сказала, что ничего страшного нет, и что нет и никакой возможности его развязать, поскольку в этом заключается его лечение от динамизма. Встав, она попросила у медсестры его дело и удалилась вместе с ней.

Теперь Коля не кричал больше. То, чего он ждал, на что надеялся как на единственное средство от всех его страданий, — теперь не существовало… Всё было жестоко просто… Так просто, как ему говорили до этого — "нельзя" — но чего он не хотел понимать, чему он не верил; и так же просто, как сказало ему что-то, как сама смерть, холодное, безликое, пустое, то, что называется порядком, — безапелляционно и кратко провозгласило: "Не судьба!" Оказывается, чтобы его вылечить, не нужно было травить его лекарствами. Необходимо было лишь связать, довести до состояния фрустрации, которой сама жизнь из милости к нему не давала случиться. Но мудрые эскулапы, решив поправить такую ошибку, быстро сломили его волю, вынудили потерять к жизни интерес и доверие, стать безразлично-спокойным, безропотным, безобидным и послушным…