Шон О'Фаолейн - Избранное

— Разве что, — предположил я, — вы человек здешний и видели, как я приезжал и уезжал?

— Мы этот дом купили только в марте. Маляры и прочие с неделю назад кончили работать. Но это, вы знаете, мое первое собственное жилище в Ирландии, и я все не нарадуюсь. До сих пор я ведь жила в Англии и в Нью-Йорке, в Берлине и в Париже. Училась живописи. Мой муж скульптор. Так что если мы и встречались, то не иначе как очень давно. Да нет! У меня такое странное чувство, что я еще девчонкой видела раз или два кого-то очень на вас похожего в доме моей матери. На Эйлсбери-роуд, номер 118?

— Я уверен, — сказал я, пока не уверенный ни в чем, — что никогда не был знаком ни с кем из тех избранников судьбы, которые обитают на Эйлсбери-роуд. А как звали вашу мать?

— Ее зовут , — с ударением, — Ана ффренч, два строчных «ф». А наша фамилия — Лонгфилд. Непременно как-нибудь заходите на рюмку хереса. Ух ты!

Воскликнула она так потому, что за разговором отыскался нужный ключ, она повернулась к машине и задела своим плоским свертком за серебристый фонарный столб на краю тротуара. Шутливо отдуваясь, она поправила сбившуюся обертку.

— Это подарок ко дню рождения матери, ее портрет, написанный много лет назад. Ей сегодня исполняется шестьдесят пять, узнала бы она, что я об этом болтаю, тут бы мне и конец. Она выглядит чуть не моложе меня.

В угоду старому джентльмену она, прежде чем сунуть картину на заднее сиденье, приотвернула коричневую бумагу.

— Это был черный художник.

Она уселась за руль и взялась за дверцу, но захлопывать ее не спешила.

— То есть как черный? Вы говорите — черный художник?

— А, ну да. Конечно, он же был врач, приехал подучиться. Гинеколог-вольнослушатель; вот мой отец, Реджинальд ффренч, — тот настоящий гинеколог. И художник он был ненастоящий — так, баловался на досуге. Откуда-то с Конго, что ли, или с Танганьики? Я в географии дура дурой. Ой, надо мчаться. С Занзибара, кажется.

Она хлопнула дверцей, включила зажигание, улыбнулась мне и дала газ. Видимо, недавно прошел дождик — на месте машины осталась пыльная полоса. Лонгфилд. Ана ффренч. По струне памяти придвинулись, точно бусины, другие слова, рядом, но порознь. «Регина». Яхта? Отель? Это, кажется, в колчестерские времена, на морской прогулке из Хариджа мне было сказано, что если у кого хватает денег на яхту, то должно хватать и скромности, чтобы называть ее лодкой. Если есть своя лодка — она тоже лодка: «Трое в одной лодке». Скользнуло слово «Ницца», озадачив меня. Вернулся откуда-то «Лонгфилд», но оказался священником. Эйлсбери-роуд — пустые слова, зато Ана — фонтаны, чайки. Я пошел к себе в дом, пустой и затхлый, ни письма на коврике, ни даже счета; включил обогреватель, налил виски. Неделю назад я бы пустился по следу. Теперь нет. Фешенебельная публика на Эйлсбери-роуд вечно устраивает всевозможные приемы: выставки лошадей, дипломатические рауты, собачьи выставки, воскресные завтраки с хересом. Если я был там по какому-нибудь такому случаю, то непременно в качестве журналиста, что называется, в числе прочих. Я нашел фамилию в телефонной книге: Реджинальд ффренч, скромное Д. М. [8] Доктор медицины. — Здесь и далее примечания переводчиков. , Эйлсбери-роуд, дом 118, Дублин-4. Положим, я позвоню старушке? И положим, она соизволит меня принять?

«Крайне любезно с вашей стороны, миссис ффренч. Извините за навязчивость и т. д. Позвольте сразу объясниться и т. п. Ваша дочь миссис Лонгфилд случайно упомянула… Дело в том, что я страдаю тяжелой амнезией. Так что, услышав… Огромная помощь… Шансы невелики… Трудно предположить… И все же если бы вдруг оказалось, что вы…»

Мне представилась участливая улыбка, вскинутые брови, беспомощно разведенные дряблые, пустые ладони.

Через три дня я снова повстречал Донну Яну на нашей улочке. Она приостановилась и сообщила, что день рождения удался на славу. «Впрочем, если мама что-нибудь затевает, то всегда с успехом». Сосед, мистер Джеймс Янгер, был упомянут, но «видимо, я ошиблась. Не знает она никакого Джеймса Янгера». Я возвел очи горе — иного, мол, и ждать было нельзя. Она пожала плечами — такие, мол, дела. Мы разошлись. Она обернулась и сказала, что в воскресенье утром, к половине двенадцатого, у них собираются гости на рюмку хересу. И она, и Лесли будут очень рады меня видеть. Лесли даже, оказывается, знавал одного Янгера. Я сказал, что с удовольствием приду, и решил выкинуть это из головы. Однако ночью я припомнил Лесли Лонгфилда. Ну как же! Тот молодой скульптор! Да, мы были хорошо знакомы. Я о нем писал. С чего это я взял, что он священник?