Ассия Джебар - Любовь и фантазия

В течение четырех месяцев алжирского путешествия Полина написала множество писем своим друзьям по борьбе, родным и близким.

Я познакомилась с этой женщиной по ее переписке, и теперь нас сплели с ней такие прочные узы, замешенные на французской речи, что нам не разомкнуть объятий. Снова и снова я перечитываю ее письма, отправленные из Алжира; одна фраза особенно меня поразила, это, можно сказать, свиток любви, вобравший в себя жизнь Полины.

«В Кабилии, пишет она в июле 1852 года, я видела женщин, похожих на вьючную скотину, и одалисок из гаремов богачей. Вместе с первыми я спала на голой земле, а вместе со вторыми купалась в золоте и шелке…»

Ласковые слова женщины, предвестники будущего: они сияют перед моим взором, обещая мне скорое освобождение.

В том же октябре 1852 года, когда Полина Роллан, умирая, покидает Бон, Эжен Фромантен только приезжает в эту страну, которую двадцать два года непрестанной войны наконец сломили. Он является туда, изысканный турист, мирный аристократ, имеющий определенную склонность к охоте и краскам осени.

Время кровавых столкновений, преследований и охотничьего азарта подходит к концу. Кабилия и Юг остались непокоренными, и Фромантен не отваживается заглянуть туда вглубь. Зато природа севера, которую он старательно запечатлевает на своих полотнах, разгуливая там, внимательно приглядываясь и прислушиваясь, изобилует дичью, которую длительные облавы, должно быть, порядком распугали. Люди, такие приветливые и с виду довольно безобидные, передвигаются словно тени, как бы напоминая о неком забытом церемониале… Несмотря на поражение, жизнь пытается взять свое, и эти полумертвые люди порабощенного края, где восстания следуют в четко заданном ритме, вспоминают о битвах, но делают вид, будто спят, грезят на солнышке, покуривая гашиш.

Наступает затишье, хотя растительность еще не та, которой завладеют впоследствии колоны, чьи поденщики будут топтаться в пыли. Несмотря на минувшие потрясения, пейзажи открываются взору во всей своей первозданной чистоте, на севере они поражают едва уловимыми оттенками, на юге надменно-величавыми контрастами.

Но более всего Фромантена радует освещение, и он пытается передать его нам. Предки наши, осиянные этим светом, становятся в глазах поклонника серых тонов, любителя охотничьих сцен печальниками, разделяющими его меланхолию.

Описывая свое пребывание в Алжире, Эжен Фромантен называет одно из повествований — «Хроника утрат». Ибо в сахеле моих детских лет он отыскивает сад, где все говорит об утратах.

Друг мой, я умираю!

Это был последний вздох Хауи, молодой женщины, приехавшей вместе со своей подругой, танцовщицей из Блиды, на конное празднество, именуемое «фантазия», устроенное племенем хаджутов прекрасным осенним днем: отвергнутый влюбленный сбил Хаую на всем скаку. Лошадь нанесла ей копытом смертельный удар в лицо, всадник-убийца исчезает за горизонтом, по ту сторону горного хребта Музайа, а она, умирая, тяжко страдает весь вечер. Об этом зловещем празднике нам рассказал Фромантен.

Неужели и в самом деле нельзя вспомнить на этой земле ни одной любовной истории, которая не кончилась бы трагически? Неистовая любовь хаджутского воина, которого покинула Хауя и которую он убил… И еще одна любовь, но о ней можно только догадываться, это любовь друга французского художника к таинственной мавританке, выразившаяся и в буйных красках ее костюмов, и в ее неясном шепоте, похожем на птичье щебетанье… Это первый на французском языке художественный образ алжирки, праздно разгуливающий и делающей вид, будто она не понимает, что нарушает установленный порядок…

Хауя, должно быть, родилась на год раньше, а может, на год позже взятия города. Она выросла, питаясь слухами о битвах, о засадах, о хитроумных ловушках, которые расставляло французам грозное племя хаджутов; через пять лет после разгрома Абд аль-Кадира хаджуты, понесшие большие потери, перебиваются с трудом, медленно агонизируя. Вот в чем истинный смысл трагедии, разыгравшейся во время той «фантазии», которую воскрешает Фромантен: победные жесты, несущиеся галопом кони, залитые солнцем фигуры всадников никого уже не могут обмануть…

Прошлой весной Хауя, не таясь от зорких глаз жителей соседнего селения, принимала у себя французского друга. Человек этот, бродивший по пыльным, безлюдным дорогам, обожал сумерки. Окрестные поля с тускнеющими небесами, с редкими породами птиц, которым грозит неминуемая гибель, с уныло тянущимися верблюдами пустеют на глазах… Хаджуты, верные соратники эмира, «бандиты», которые не оставляли в покое захватчиков города, видят, как исчезает их народ; так через двадцать лет исчезнет и великолепное озеро Халлула с его несметными стаями птичьего племени.