Магда Сабо - Пилат

Старая в кухне намазывала маслом бутерброды; ей тоже стало стыдно, что они так жалели этот Бальзамный ров. В кухню пришел Винце, то ли положить что-то на место, то ли что-то взять; они избегали смотреть друг другу в глаза. Потом Винце запел вполголоса; приятный, теплый голос его ничуть не потускнел с годами. Это была какая-то старая, студенческих времен, хоровая песня. «Перси и ланиты, словно снег, белы…» Они громко рассмеялись; в детстве Иза слова любой песни воспринимала всерьез, при ней нельзя было петь ничего грустного, в том числе и это: она плакала и требовала, чтобы дева с бледными ланитами не была мертвой и немедленно выздоравливала. Винце подошел к жене, склонившейся над бутербродами, поцеловал ее в щеку. Когда-то, женихом и невестой, они ходили в Бальзамный ров целоваться: там они могли быть спокойны, что никто из знакомых их не увидит. Иза открыла дверь в кухню, они отпрянули друг от друга. «Вот тебе и на, — рассмеялась Иза. — В следующий раз буду стучаться».

Теперь, подойдя к бывшей площади Шалетром, старая ощутила прилив теплоты. Ровно полгода не была она здесь, и теперь ей пришлось искать дорогу среди изборожденных траншеями площадок, где закладывались фундаменты новых зданий. Ничто вокруг не напоминало о старых улицах; так, без бараков, местность эта стала как-то еще более алфельдской, уныло-равнинной, чем раньше. Прежним был один лишь артезианский колодец, но и вокруг него рычали, ворочались грузовики, а за колодцем маячила, свистя, какая-то машина с длинной шеей. Как раз закончился рабочий день, где-то неподалеку били в рельс, кто-то кричал благим матом. Старая шла, спотыкаясь среди рытвин и куч земли; кто-то взял ее под локоть, помог перебраться через канаву по качающейся доске. «Почему не ходите другой дорогой? — спросил ее молодой голос. — Не видите, написано: «Стройка»?» Надписи она не видела — и, что-то пробормотав, ускорила шаги.

На углу улицы в глаза ей издали бросился буйно разросшийся зеленый плющ, вылезший через забор их дома.

Когда Винце реабилитировали и выдали ему жалованье за все двадцать три года вынужденного бездействия, оба они, не говоря об этом, поняли, что житью их на улице Дарабонт наступил конец. Деньги пришли зимой сорок шестого; Иза уже уехала в университет, они были дома одни, когда пришло извещение. Винце ничего не сказал, угостил почтальона сигаретой, потом вышел во двор, как был, в пиджаке, без шарфа и шапки. Она вынесла за ним шапку, но подойти не посмела, остановилась на крыльце; Винце ушел к хлеву, в котором жилец, снимавший комнаты окнами на улицу, держал свинью, облокотился на изгородь и долго смотрел в загон, как будто там, кроме корыта да котла с водой, было на что смотреть. Она догадывалась, что он чувствует сейчас, и не хотела ему мешать, лишь глядела с порога, как он стоит, горбясь, у заборчика с шершавыми, плохо оструганными досками, и видела, как согнулась его спина за эти годы, согнулась гораздо раньше срока.

Пошел снег, белые хлопья садились на густую шевелюру Винце. По двору с шумом протопал сосед по дому, вынося мусор; в последнее время он не только здоровался с ними, но и спешил по возможности поздороваться первым. Винце обернулся, окинул взглядом двор, больше похожий на пустырь, хлевы и курятники, их единственную жалкую клумбу, на которой никогда не вырастали цветы, потому что куры соседа губили их, не давая подняться, — и во взгляде его, в том, как он смотрел вокруг, уже был их дом.

Винце заметил наконец, что она стоит на крыльце, наблюдая за ним, и торопливо стал дуть на руки, словно только сейчас сообразил, что замерз, потом поспешил к ней, обнял ее за плечи, а когда она высвободилась, то увидела, что чистые его глаза полны слез.

Иза в тот день поздно вернулась домой; Винце молчал, не сообщал ей новость — а ведь Изе первой пришла в голову мысль о реабилитации, она же написала и прошение, — он просто положил официальную бумагу дочери под тарелку. Иза дважды прочитала письмо, кивнула, улыбнулась, потом сказала отцу: «Видишь!» «Видишь!» — ответил ей Винце; а она лишь смотрела на них, произносящих какие-то пустые слова: а за этими словами были и двадцать три года унижений, и спешащие отвернуться при встрече знакомые, и ломбарды, поношенная одежда с толкучки, и квартира на улице Дарабонт. «В Ниреше строится большой кооперативный дом, — сказала Иза, жуя жареную картошку. — Квартиры с паровым отоплением». Винце улыбнулся, покачал головой, помолчал немного, потом сказал: «Я хочу приходить домой». «Прекрасно, — Иза положила вилку, — найдите себе пещеру, обейте ее медвежьими шкурами и приходите туда. Господи, до чего трудно с такими вот старыми перечницами!»