Владимир Шаров - Старая девочка

В Вериной жизни вообще очень многое было связано с Башкирией. Это и понятно: именно там началась ее «взрослая» жизнь. Из Башкирии был и Корневский, и Тимур. Там же она познакомилась и с Горбылевым.

Насчет Веры Горбылев показал совсем немногое. Он сказал, что в конце восемнадцатого — начале девятнадцатого года он командовал продотрядом, который действовал в Башкирии, в степной ее части, которая и сейчас славится своим плодородием. Им тогда удалось изъять у кулаков и доставить голодающим рабочим в Нижний Тагил очень много зерна, за что в феврале девятнадцатого весь отряд получил благодарность от товарища Куйбышева.

В Башкирии отряд базировался в Уссольском уезде, где он и познакомился с молодой сельской учительницей Верой Радостиной. Потом эту Радостину они втроем — секретарь уездного комитета Холмский, заместитель секретаря УК Старостин и он, Горбылев, — после года совместной работы рекомендовали в партию. Общались они нечасто, обычно это бывало в городе, на заседаниях уездного комитета, да пару раз он, по делам службы оказавшись поблизости, ночевал в школе, где Вера учительствовала. В этом случае они всякий раз подолгу разговаривали, в основном о книгах, которые она или он читали. Потом Вера уходила, а он, так как лишней постели не было, завернувшись в бурку, тут же, в классе, укладывался спать на скамейке. «И заметьте, Ерошкин, — добавил он, улыбнувшись, — прекрасно высыпался. Больше, — сказал он, — у меня по делу Веры, к сожалению, ничего нет».

Ерошкин тогда подумал, что Горбылев, похоже, первый из тех, что прошли через его руки, кто Верой не ранен. Вера, во всяком случае, запомнила его куда лучше. Он, конечно, тоже был из разряда «малых», но в Вериных воспоминаниях он был живой, а в показаниях Горбылева живого не нашел бы никто. Вера вспоминала о нем довольно долго и явно не без сожаления. До Горбылева в ее жизни были только детские влюбленности, он же начал череду мужчин, тех, на кого можно было опереться. В ней тогда еще было чересчур много наивности, и он так и не стал героем ее романа, но след в жизни, безусловно, оставил. Вера это хорошо понимала.

В последней, уже московской записи, посвященной году жизни в Башкирии, она писала, что хотела ехать назад с продотрядом, которым командовал Горбылев. Их перебрасывали на Украину, и ехать они тоже должны были через Москву. С Горбылевым было безопаснее, а главное, ничем не рискуя, можно было довезти две большие корзины с едой, которые она выменяла в своей башкирской деревне. Но, приехав в Копейск вместе с другой учительницей, Леонидой Петровной, она обнаружила, что продотряд два дня как отбыл, и даже не стала скрывать от попутчицы, насколько раздосадована. Но сразу после записи этой трехмесячной давности обиды Вера замечает, что, конечно бы, подружилась с Горбылевым, если бы он сделал первый товарищеский шаг. Вместо этого он однажды, когда в их школе был вечер (Горбылев на допросе сказал Ерошкину, что никакого вечера не помнит), за всё время не сказал ей ни слова, будто своим надутым видом хотел показать, что Вере обо всем следует догадаться самой.

Когда она узнала, что продотряд уехал, светлый образ Кая сразу растаял, и ей от этого стало грустно. Она понимала, что искать Горбылева не будет, что ушло, то ушло, и сделалось необходимо хотя бы в дневнике подвести этой истории итог. Он получился такой: «Горбылев был некрасивый, с толстым носом и маленькими черными, как изюминки, глазами, которые сурово смотрели из-под насупленных бровей. Но он имел мужественную осанку, высокий рост, вообще был статен, мальчишеского в нем не было ничего, и меня всё время, когда он был рядом, тянуло под его покровительство».

Правда, день спустя она приписала еще несколько страниц, которые потом, обведя аккуратно чернилами, переместила выше. Здесь было, что каждый раз, когда Горбылев заезжал к ним в школу и оставался ночевать, бабушка, убиравшая классы, на следующее утро у нее допытывалась: «Ночевал у нас, что ли? Небось, под бочком у тебя спал?» А она в ответ деланно ужасалась: «Что ты, бабушка, как это можно?»

В школе, устроившись у топившейся печки, они говорили чуть не всю ночь и действительно в основном о книгах. Рассказывали друг другу, кто что читал; сама она больше любила, когда говорил он, слушать его было очень интересно, но Горбылев вдруг решил, что она просто мало читает, потому и отмалчивается, спросил ее об этом; она уклонилась, сказала, что при коптилке совсем не читает, а так нет, по-моему, немало, и он с укоризной заметил, что коптилка — не помеха. Только один раз его поведение показалось ей странным. Ничего особенного не было, просто он весь вечер, будто чем-то недовольный, завернувшись в свою бурку, просидел у печки, а потом, отказавшись от чая, попрощался и сразу уехал.