Владимир Шаров - Старая девочка

Она хотела написать настоящие былины, которые будут любимы не меньше, чем старые, и которые сумеют наконец объяснить, что и почему произошло в России в последние два десятка лет. Она представляла себе, как взрослые — мамы, папы, бабушки — читают ее сказки детям, читают в каждой семье, сживаются, привыкают, и шаг за шагом это становится своим, таким своим, что невозможно представить, что могло быть иначе. Это, как она предполагала, будет первым этапом, вполне, кстати, длинным; она не загадывала, но думала, что должно пройти еще лет десять, не меньше, и вот, когда люди привыкнут к новым былинам, их можно будет узаконить, канонизировать, объявить официальными биографиями.

Бергу идея казалась наивной, он не раз это повторял и в конце концов так ее донял, что Вера просто, чтобы доказать, что это не утопия, заключила договор с республиканским издательством и в месяц закончила первую — о главном официальном гонителе церкви Емельяне Ярославском. Да так написала, что для всех ее дочерей — и младшей, которой по малости лет читала сама, и для двух старших — она тут же сделалась любимой сказкой. Сказка о Емельяне Ярославском и вправду далась ей легко, она работала весело, с азартом и, еще когда писала, знала, что получается по-настоящему хорошо. Особенно вторая часть, где убийства, погони, схватки следовали одна за другой и понравились бы самому Нату Пинкертону.

В ее сказке Емельян, или Емеля, Ярославский был родом из маленького горного поселка где-то на Южном Урале. Еще в XVIII веке их всей деревней перевезли сюда из-под Ярославля и сделали «крепкими» местной шахте, где добывалась, дробилась и обогащалась руда. Позже рядом вырос небольшой заводик, на котором последние полвека катали железнодорожные рельсы. От Ярославля и пошла их фамилия.

Жили здесь нище, безнадежно и страшно. Девочек с десяти лет продавали когда соседу, когда заезжему купчику за четверть водки, но в общем всем было всё равно. Большинство рабочих ютились в двух огромных то ли бараках, то ли казармах с трех-, а кое-где и четырехъярусными нарами. Пьянство, грязь, бедность были такие, что редко кто доживал до тридцати пяти — сорока лет, и шахте всё время нужны были новые люди. Подростки, пока не наступал их черед идти работать, дни напролет проводили на улице: играли в лапту, в казаков-разбойников, но главным развлечением были, конечно, драки.

И вот посреди этой беспросветности, неизвестно как и почему, у одного хилого, доживающего свой век крепильщика родился сын — настоящий богатырь, который рос, мужал не по дням, а по часам. Уже к двенадцати годам в драке он стоил чуть не десятерых, вдобавок был совершенно бесстрашен. Так продолжалось несколько лет, Емеля уже работал забойщиком на шахте, но сила по-прежнему гуляла, а что делать с ней — он придумать не мог. Решился ехать в Питер, потом хотел перебраться в Сибирь — охотником или мыть золото, но денег подняться не нашел, и было ясно: еще год-два и он, так же, как и другие, сопьется. Пил он много, дело это любил, но пока за собой знал, что, если надо, может и не пить. До сих пор хорошую драку с заречными любил, пожалуй, не меньше водки.

Однажды, когда Емельян совсем было пригорюнился, на него обратил внимание единственный местный большевик, сосланный сюда пять лет назад и работавший на шахте конторщиком. За последний год он дважды пытался поднять здешних рабочих на забастовку, но оба раза неудачно, это и понятно: испокон века ни один рабочий конторщикам не верил. Емельян же ему поверил, за ним пошел и скоро сделался преданным его учеником.

В короткое время он так с ним сошелся, что и сам решил вступить в партию. Вместе им уже через три месяца удалось поднять на шахте забастовку, которая продолжалась целых полторы недели и едва не кончилась настоящим восстанием. Чтобы подавить ее, пришлось даже вызывать войска. Несколько человек тогда погибли, два десятка были ранены, самого Емельяна схватили и посадили в кутузку, большевик же исчез и позже, говорят, объявился в Швейцарии.

В Емельяна давно была влюблена девушка — красавица Авдотья. Бабка Емельяна была родом из деревни, Авдотья жила в соседней избе и приходилась ей дальней родственницей. Проведав, что зазноба сидит под крепким замком, ждать помощи неоткуда, она решила, что не будет ни есть, ни спать, но сама освободит его. Зная, что тяжелый железный замок нельзя разбить ничем, кроме разрыв-травы, она взяла в избе большой кованый сундук и поволокла его на высокую гору — сила в ней была под стать Емелиной, — где давно приметила орлиное гнездовище. Там, хоронясь за выступом скалы, она выждала, когда орлы полетят за добычей, и тут же, едва они скрылись в поднебесье, сунула гнездо с птенцами в сундук и крепко-накрепко его заперла.