Владислав Артемов - Обнаженная натура

Закончилось утреннее правило, затем долго читались кафизмы. Окна церкви сперва медленно побледнели, затем рассвело, несколько раз совсем прояснялось небо, и тогда озаряли церковь косые лучи осеннего солнца и выцветали желтые огоньки свечей, виден становился клубящийся дым ладана поднимающийся к высокому своду. Длинная свеча, поставленная Павлом «за Ольгу» догорела до конца, он зажег новую, догорела и она. Теперь он глядел на ровный язычок третьей, который время от времени вдруг вспыхивал ярко, трепетал и потрескивал, и тогда Павел тоже стряхивал с себя оцепенение, подбирался, но не надолго. Снова окутывало его облако светлой дремы.

Пели монахи. Всего их было здесь не более десяти. Да еще пять-шесть паломников, один верующий старичок из местных и несколько местных же старушек.

Около часу дня все приложились к кресту, причем вперед прошли сперва мужчины, а после них уже женщины. Родионов опустился на скамью, с наслаждением прислушиваясь к ноющим ногам. Хотелось заложить ногу за ногу, он уже дернулся, но вспомнил, что так здесь сидеть не положено и с усилием остановил себя. И все-таки страшно хотелось положить ногу за ногу. Как никогда в жизни хотелось, жаждалось. Ноги хотели быть свободными и раскованными, а потому сами собою взбрыкивали и трудно было их удержать. «Черт вас подери! — стукнул себя по упрямому колену Павел, но тут же спохватился — черта-то здесь как раз и нельзя! Тьфу ты!..»

Потом был обед — трапеза, и снова с молитвой и чтением назидательной книги, и снова Павлу нестерпимо хотелось неприметно для окружающих, под столом положить ногу за ногу. Ладно, успокаивал он себя, дотерплю до дому… Завтра же в путь.

Однако ни завтра, ни послезавтра он не уехал, удерживало его какое-то странное любопытство, словно что-то должно было вот-вот произойти и открыться, и совсем уже решившись, он неожиданно для себя откладывал свой отъезд до следующего утра, и так продолжалось две недели.

Вечерние службы проходили уже веселей для него и легче, хотя длились они тоже более четырех часов. Труднее всего было вставать по утрам, когда окна были еще совсем темны, а на траве вдоль дорожки, по которой они молча шли в церковь, лежал белый иней.

Дни эти тянулись однообразной чередой, время отмерялось службами и трапезами, и уже не ждал Павел с нетерпением, когда же закончится очередная служба, а потому и оставила его досада на то, что там, за стенами храма столько важных и срочных дел, а тут приходится стоять без всякой видимой пользы. Как-то само собою так вывернулась жизнь, что дела эти стали второстепенны и не важны.

Он стоял на своем любимом месте, у иконы Пантелеимона-целителя, который все так же глядел на него с сокрушением и жалостью. Уже объяснил ему отец Серафим, что икона эта довольно древняя и писана афонскими монахами. Как она здесь оказалась, в глухом уголке России, одному Богу ведомо.

Раза два в промежутках между службами прогулялся Родионов по поселку, поглядел вокруг. Ничего не увидел, кроме грустной жизни. Темные дома, стертые лица людей, пьяные выкрики мужиков у магазина, развалины какой-то кособокой лесопильни. Ходить было незачем.

Несколько раз влезал на колокольню и стоял там на пронизывающем холоду, глядел в дальнюю даль за горизонт, пытаяся угадать, в какой стороне Москва, но скоро глаза его начинали слезиться от ледяного ветра, даль затуманивалась и мир становился радужным. Спускался вниз, проходил мимо церковного колодца, который вырыл отец Серафим и украсил кружевной крышей на резных столбиках. Пил воду, чувствуя как она остужает его изнутри.

После обеда, в ожидании вечерней службы, лежал он обыкновенно на своих нарах поверх одеяла, подложив в изголовье две подушки и читал книги святых отцов или же переговаривался со своими соседями, из которых самым разговорчивым и незлобивым показался ему толстощекий и неунывающий брат Михаил.

Михаил полгода назад освободился из зоны, куда не раз приезжал отец Серафим и служил в тюремной церкви, выстроенной руками тех же зэков. А освободившись, Михаил не раздумывая поехал прямо сюда, тем более, что раздумывать было особенно не о чем, и ехать тоже было в общем-то некуда, никто его не ждал. Отцу Серафиму как раз какой-то неведомый новый русский подарил потрепанный грузовик и Михаил стал водителем этого грузовика. Водителем, к слову сказать, неважнецким — за полгода он уже три раза навернулся, причем в ситуациях самых безобидных. Где-нибудь в другом месте его давно бы уже погнали в шею, но отец Серафим, единожды благословив человека быть шофером, на том и остановился и ничего не менял. «Господи, помоги!» — крестился всякий раз отец Серафим и отважно садился в кабину, направляясь в очередной рейс по диким дорогам губернии. Объезжал он время от времени зоны, где проповедывал заключенным Слово Божье.