Дидье Ковеларт - Чужая шкура

Сердце стучит так, будто я рискую жизнью, заклеивая языком конверт. Кажется, я рехнулся. Устроить себе в этой квартире что-то вроде спасательной шлюпки и перетащить туда допотопную печатную машинку, чтобы возродить псевдоним, — это еще куда ни шло, но прикинуться благородным неудачником и обсуждать свой новый роман с юной бельгийкой в популярном среди литераторов баре, где меня не могут не узнать — значит попросту выставить себя на посмешище, переоценив свои силы. Но это возбуждает еще больше. Я примерно в том же состоянии, в каком был двадцать три года назад, когда с бухты-барахты уселся перед «Бразером-ЕР-44» и разом отбарабанил страницу, чтобы подсчитать печатные знаки и определить, сколько всего страниц мне предстоит написать.

Одеваюсь и выхожу. Раздумываю, стоит ли бросать письмо в почтовый ящик, что на углу, возле табачного магазина. Может, лучше отнести его самому в тринадцатый округ? Э-э, нет, это будет попыткой к бегству. Сейчас у меня свидание с моим отражением в зеркале. Бросаю письмо в ящик: она получит его завтра утром, а если не дойдет — что ж, значит, не судьба. Возвращаюсь на авеню Жюно, отворачиваюсь от консьержа, который табличкой на двери своей комнатенки поименовал себя «домоправителем», — не хочу, чтобы он видел мое помятое лицо после ночевки в чужой кровати.

— Здравствуйте, мсье Ланберг, — бросает он в приоткрытое окошечко, не отрывая взгляда от экранов видеонаблюдения.

Я молча киваю — в горле пересохло. Как же мне изменить свою внешность? В нашей мельнице, нашпигованной камерами безопасности, мой маскарад вряд ли останется незамеченным.

В ванной я раздеваюсь до пояса и разглядываю себя со всех сторон в зеркалах, что висят по бокам. Взъерошил себе волосы, потом опять зачесал, но на другую сторону. Сбросил прядь на лоб, откинул назад. Все равно это я, безнадежно я. И ничего тут не поделаешь, какие рожи ни корчи, я не в силах изменить свою усталую и унылую физиономию. Нет, я прекрасно знаю, что надо делать. Но не решаюсь. Еще не созрел для развода. Соблазн разделить одно тело на двоих так велик, что я чуть не забыл о последствиях: сбрив усы ради Ришара, я потеряю Фредерика. Хуже того, позволю окружающим трактовать по своему усмотрению полученный результат, удачным он будет или смехотворным, но они воспримут его с чисто внешней стороны. Ланберг побрился. Верно, хочет отвлечься, перевернуть страницу, начать новую жизнь, казаться моложе, раз он теперь свободен.

Нет.

Если я сбрею усы, я просто ликвидирую и саму жизнь по эту сторону улицы. Уйду из жюри «Интер-алье», не буду появляться в газете, больше не увижу ни Эли, ни малыша Констана, ни Этьена Романьяна… Откажусь от квартиры. Вывезу вещи Доминик на склад, отдам кота и начну с нуля в образе бедного писателя на иждивении у своего «благодетеля». От Фредерика Ланберга останется текущий счет, который надо пополнять, кредитка, голос по телефону и статьи по факсу — вроде, почву я уже подготовил… Кто вообще заметит мое отсутствие? Даже если я откажусь от интервью и командировок для приложения «Ливр», меня вряд ли уволят, это им слишком дорого обойдется. В нашем мире, где человек стоит не дороже своего выходного пособия, я с двадцатилетним стажем не пропаду. И ничего не потеряю, кроме авторитета. Да, мне перестанут угождать, меня перестанут бояться, ну и плевать.

Тщетно ищу, что могло бы отвратить от меня от желания покончить с существованием Ланберга. Доминик больше не держит меня здесь; там, в доме через дорогу, она словно оживает для меня и кажется мне обновленной. Из Мулен я выбегаю радостно, а назад бреду нехотя, но покорно. Раньше я ютился под чужими крышами, чтил истинных хозяев, старался ничего не трогать, не менять, ценил все, что меня окружало, смотрел, как все стареет, приходит в еще больший беспорядок, трескается и ветшает, но нигде не чувствовал себя дома. А студия наконец-то стала моим настоящим домом. Хотя, что значит — моим ? Я не хозяин этой квартиры, и снята она под вымышленным именем. Однако ощущение, что у меня появился дом, очень много для меня значит, и хотя я постоянно твержу, что эти мои тридцать шесть квадратных метров — всего лишь театральная декорация, но она настолько связана с моими печалями, амбициями, желаниями, которые я подавил в себе, задвинул куда-то в подкорку, с тех пор как перестал писать, короче, она настолько соответствует всему тому, чем я не осмеливался быть, что, наверное, в конце концов смогу, находясь в ней, осознать свое прошлое, понять, что предначертано мне судьбой, и это изменит мое лицо получше бритвы.