Криста Вольф - Размышления о Кристе Т.

Не шуми, Крошка-Анна.

Длинным коридором несет она девочку в какую-то комнату, а там уже стоит кровать. Она укладывает ее. Не шуми.

Она проходит через остальные комнаты, все большие и голые, подходит к окну. Липы, фахверковые дома. Значит, здесь. Ей это не по душе. Но, оглянувшись, она видит, что в дверях стоит Юстус и совершает над собой усилие. Почему бы и не здесь? — говорит она.

Впрочем, места, где мы живем, не так уж маловажны. Они не только образуют рамку для наших выступлений, они вмешиваются, меняют ход действия, и нередко, говоря «условия», мы подразумеваем вполне определенное место, которому до нас и дела нет.

Криста Т. не могла бы утверждать, что не сама выбрала свою роль, ничего подобного она и не утверждала. Напротив, в одном из своих редких писем она, не без иронии, конечно, дала себе определение. Супруга ветеринара в мекленбургском городишке, так она писала, а чтобы приглушить свою растерянность, подпускала долю сомнения: овладею ли я этой премудростью? Каждая околевшая лошадь, каждая отелившаяся корова — это для меня катастрофа.

Но что она имела в виду на самом деле, сегодня так же явствует из следующей фразы, как тогда пряталось в ней. Там было сказано: игра в варианты окончилась. Теперь не может быть и речи о том, чтобы по произволу сменить декорации или вообще не показываться из-за занавеса. Теперь реально существовала цепочка из пяти слов, которую она была вынуждена принять как свое определение.

Именно теперь ей надлежало ответить на вопрос: кем ты хочешь стать? И сказать надлежало следующее: я хочу каждый день рано вставать, чтобы сначала позаботиться о ребенке, затем приготовить завтрак для нас двоих — для Юстуса и для меня; бегая из кухни в комнату и обратно, я хочу слушать, какие он мне дает поручения; я запомню, что надо позвонить окружному ветеринару и где надо искать его, Юстуса, когда позвонят от Ульриха из Грос-Бандикова насчет свиней. Я хочу стоять с кофейником в дверях и без усилий понимать такие слова, как «бруцеллез», «отел» или «коровники, проверенные на палочку Коха», и хотя бы в течение одной секунды я хочу каждое утро удивляться на самое себя, потому что выслушала все эти слова так же, как буду выслушивать их двадцать лет спустя: без удивления. Да, скажу я ему, шприцы простерилизованы, помощница, которая делает прививки свиньям, придет послезавтра. Нет, конечно же, я не отойду от телефона. Тебя всерьез беспокоят Ульриховы свиньи?

Потом я вместе с ним выйду во двор, залезу в машину, пока Юстус прогревает мотор, пока за воротами медленно светает, а здесь, внутри, еще темно и мы с ним одни. У Юстуса уже делается внимательное лицо, то, которое мне больше всего в нем нравится, и я тихо говорю ему: еще минутку, а он смеется и уделяет мне эту минуту. Потом я хочу посмотреть, как он отъезжает, медленно подняться в дом и целый день делать все, что должно быть сделано, по порядку, одно за другим, чтобы моя работа толкала день вперед — как мне порой кажется.

Но день так весом, что надолго двух моих рук не хватает.

Я спрашиваю у Юстуса: значит, она боялась, что ее не хватит?

Юстус отвечает: да и, немного подумав: нет.

Больше он ничего не говорит, да и трудно объяснить, в каком смысле Криста Т. вечно считала, что ее не хватит, а в каком другом, — что хватит, и даже с избытком. Порой мне кажется, что она сбила с толку и нас всех, и себя своими вечными жалобами на собственную неполноценность. То неустойчивое состояние, к примеру, в котором она умела поддерживать свое хозяйство, представляется мне чересчур сложным, чтобы быть случайным. Когда одна слабость уравновешивала другую, когда из двух упущений получалась одна сногсшибательная импровизация, когда все пребывали в твердой уверенности, что нельзя ни к чему прикоснуться, чтобы не рухнуло целое, она же, если нужно, бралась за дело мертвой хваткой, — все это можно было бы назвать поистине изысканным, не примешивайся ко всему ее предательская усталость. В последние годы… Слово сказано, и я не намерена брать его назад, как не раз делала прежде; да, это были последние годы — в последние годы мы ни разу не видели ее не усталой. Сегодня можно задаваться вопросом, что скрывалось за этой усталостью, тогда же подобный вопрос не вставал за полной его бессмысленностью. Ответ не принес бы пользы ни ей, ни нам. С уверенностью можно сказать лишь одно: от того, что делаешь, никогда нельзя устать до такой степени, как от того, чего не делаешь или не можешь делать. Так представляется мне ее случай. Так выглядела ее слабость и ее тайное превосходство.