Гари Штейнгарт - Приключения русского дебютанта

Доктор включает вентилятор, раздевается, съедает кусок сыра, для удобства хранящийся рядом с кроватью, и ложится в постель. Пусть мне приснится мой сын в счастье и здравии, велит он себе. Но, увы, сон не приходит. Что-то его не пускает… Неприятный осадок, оставшийся от скромного званого ужина, который он устроил ради сына. В чем дело? Вроде бы он говорил о важнейших вещах — тщете любви, эфемерной природе юности. Но на самом деле попусту молол языком! Велеречивость, русская тоска, ностальгия, а толку чуть. Как всегда, он упустил главное. Он должен был сказать… Так-так… Для начала следовало сказать Владимиру, что он устал. Самыми простыми словами: «Владимир, я устал». Да, вот что надо было сказать. Доктор Гиршкин зевает, словно в подтверждение своей усталости.

«А почему я устал, Владимир? Что ж, если ты не можешь не задать этот вопрос, я отвечу. Я устал, потому что эмиграция в эту страну, расставание навсегда с родной хижиной, юртой, советскими высотками требует честолюбия, безумия, упорства и силы воли, которых у меня никогда не было».

Эх-х. Доктор Гиршкин расправляет влажные простыни и хорошенько взбивает подушку. Нет, это звучит слишком жалобно, слишком пораженчески. Лучше подпустить побольше теории.

«Видишь ли, Володя, — мог бы он сказать, — Старый Свет населен двумя породами обывателей — альфа и бета. Альфа, ощутив, как высохшая земля трещит под ногами, быстренько налаживает всю семью в Новый Свет, а бета, бедняга со слабым, сентиментальным сердцем, не двигается с места, продолжая возделывать бесплодную землю. Твоя мать, как ты, наверное, уже догадался, из породы альфа — неиссякаемая, непобедимая, неистовая энергия. Ты слушаешь, Володя?

Хорошо! Потому что вот что я хочу сказать: вопреки иммигрантскому рейтингу, составленному твоей матерью, нет ничего плохого в том, чтобы быть меньше, чем сосед, быть бета-иммигрантом здесь, в Америке, где всем заправляют альфа-иммигранты. Это нормально — позволять более сильным людям брать на себя ответственность за твою жизнь, позволять им перетаскивать тебя в лучшее место, учить уму-разуму. Потому что по большому счету, сынок, компромиссы, возможно, и необходимы, но постоянная торговля, взвешивание и перевешивание оборачиваются болезнью».

Доктора Гиршкина пробила радостная дрожь — это же настоящее прозрение! «Болезнь». Здорово! Или даже «сумасшествие». Так, пожалуй, еще лучше.

Он задумался, как бы ему поделиться открытием с Владимиром. Может быть, удастся опять затащить его в Скарсдейл, посулив дополнительно денег, или же они отправятся на экскурсию в знаменитый музей Метрополитен (тамошние ближневосточные коллекции великолепны). Да, в музей. Идеальное место для передачи важного знания.

Когда доктора Гиршкина наконец сморил сон, ему снились отец и сын верхом на крылатом ассирийском льве, они парили над антеннами и колючими шпилями этой неприглядной страны. Доктор понятия не имел, куда древний зверь несет их, но, в конце концов, после долгого утомительного дня хорошо просто взмыть в воздух.

На следующее утро в МанхэттенеВладимир, стряхнув путы сна, энергично почистил зубы, постоял под очистительным душем и произвел смотр своему добру: 800 долларов от отца плюс 500 от Рыбакова плюс все еще непроданный «Ролекс» и десять тысяч сигарет «Данхилл».

— Хорошее начало, — сообщил Владимир очертанию спящей под одеялом Франчески, — но я настроен на большее.

И с этой гэтсбианской мантрой на устах он отправился на работу — в занятный мир Общества им. Эммы Лазарус. Не успел он миновать приемную, как поляк Збигнев выскочил из комнаты обработки данных и преградил ему дорогу.

— Гиршкин, — произнес Збигнев. — Он здесь.

— Господи! Кто здесь?

— Помнишь твоего идиота-соотечественника с вентилятором? Рыбакова? Его Зе-эс-и пришел.

— Зе-эс-и?

— Закон о свободе информации. О мой боже! Ты здесь уж сто лет работаешь, Гиршкин!

Збигнев схватил подчиненного за рукав и потащил в свое логово, кабинет главного специалиста по окультуриванию иммигрантов. Там с одной стены Лех Валенса махал восторженным докерам, с другой Иоанн-Павел II рассеянно улыбался из-под скипетра, а по центру, на самом видном месте, висела заключенная в рамочку обложка збигневского шедевра, изданного на средства автора, «Поляк поляку: путешествие отца и сына к сердцу Полонии».

— Он дошел аж до церемонии принятия гражданства, — беззаботно трещал Збигнев, размахивая правительственным документом. Владимир застал его сразу после ланча — самые благостные, почти посткоитальные, минуты за весь унылый день начальника по культуре.