Марианна Гончарова - Четвертый звонок

Но кувырки, березки?! Каток?!

Хоть ты поговори с ним, мамочко, приходи к нам и поговори.

Бип!

Мишенька, это дедушка. Твоя бабушка ну прямо вообще! Такая сегодня недовольная, ворчливая… Говорит, ты, Натанчик, меня будишь своим храпом, спать не могу, будишь и будишь всегда, будишь и будишь. Ты, Натанчик, прямо Будда какой-то! Она думает, Будда — это кто? Так это теперь твой дедушка, Мишенька.

Ты же приедешь сегодня, Миша?

Бабушка сделала прическу в парикмахерской для тебя… Такая красавица сегодня. Хотя она всегда была красавица. В нее когда-то был влюблен весь конный погранотряд. Все у нее воду с сиропом покупали по нескольку раз. Ума не приложу, кто тогда границу охранял, когда они пялились на твою бабушку… Ну мы тебя ждем, Миша, к шести…

Бип!

Мамочко, что ж ты не едешь? Уже все готово, все на столе. Так удачно меня сегодня подстригли, что твой дедушка прямо с ума сошел совсем… Как тогда, когда он мине отбил у того рэволюционэра, который за мной ухаживал… Такой был грамотный человек… Счетовод… Но он мине совсем не нравился. Неспортивный какой-то. И неромантичный: все про родину, про родину… И жадина. Не то что твой дедушка…

Не заставляй нас ждать, мамочко, поторопись, уже полседьмого…

Все же остынет…

Бип!

Мишенька, я понимаю, работа есть работа.

Все правильно. Это очень важно. Это правильно. Сейчас надо работать как никогда — добросовестно и от всей души!

Но, Мишенька… Забеги только на минутку — бабушка приболела. Давление скачет, сердечко болит… Такая лежит маленькая… Такая грустная… Такая непривычно тихая…

Я-то ничего. Я еще ого! А вот бабушка… Эхе-хе… Так что вот, Мишенька…

Бип!

Мамочко, что я тебе хотела сказать… Ты знаешь, что-то дедушку прихватило, допрыгался. И спина болит, и суставы ломит… И на газеты ругается, и на правительство. И все равно очень хочет гордиться нашей страной. Как будто имеет какие-то основания, этот твой дедушка… Я ему говорю: Натан, если ты имеешь такую большую гордость, чтоб чем-нибудь погордиться, так погордись на твоего внука Мишеньку, а не на всю страну… Тебя же, такого слабенького и худенького, не хватит на нее гордиться. Бедный наш дедушка. Он уже не ходит делать свои кувырки и березки… А уж на каток тем более… Ты бы забежал к нам. Я-то ничего. Бегаю… А вот дедушка…

Охо-хо… Так что вот так, мамочко…

Бип!

Здравствуйте. С вами говорит автоответчик. Меня или нет сейчас дома, или я безумно занят. Если вы имеете мне что-нибудь сказать, то давайте говорите. Но только после звукового сигнала. А я вам потом перезвоню… Перезвоню… Перезвоню…

Они вломились в купе и, чтобы не терять времени, сразу сели покушать. Вжик, вжик, вжик — три сумки были мгновенно раскрыты, и из каждой из них появилось по увесистому пластиковому контейнеру. В одном были овощи, в другом хлеб, а третьем, плотно утрамбованном, — что-то мясное. Она выуживала вилочкой то ломтик сала, то колбасы, то котлетку. И медленно, вдумчиво, с любовью ела. И совала мужу:

— Будешь этот кусочек.

Причем это не вопросом. Это приказом.

— Э эагу уэ!!! — возражал муж с набитым ртом.

— Скушай, я тебе говорю, кусочек! — командовала. — Пропадет. Оно не доживет до утра. Оно же задохнется в этой коробке, в пластике, до утра.

— Ничего не задохнется. Ты не закрывай. Пусть оно дышит. Остальное съедим утром.

— Хорошо, — согласилась она, — съедим остальное утром. Надо же будет утром тоже покушать. А то что же мы будем кушать утром?

И она не закрыла. И оно стало дышать. Оно так дышало, просто ужас.

В вагоне выключили верхний свет. Вот эти наши местные поезда! Прямо как в пионерском лагере. Десять часов. Отбой. Хочешь не хочешь, ложись.

Я не хотела, но легла. Лежу. А контейнер дышит. Жареным. Да еще с чесноком. Я этот запах не переношу. Я не могу, когда дышат жареным, да еще с чесноком. Она напротив:

— Ухр-р-р-р-р, хр-р-р…

Ее муж сверху: — Хр-р-р-ахр-р-р…

На столе — пластиковая коробка. Там — которое не должно задохнуться. Его съедят утром. Оно пахнет. Оно пахнет жареным. Жареным-пережареным. Пахнет и пахнет. Да еще с чесноком. Как ни повернись, как ни ляг — пахнет.

Я прикрыла глаза. «Завтра у меня такой тяжелый день, — думала я. — Нет, не высплюсь. Потому что оно — это ужасное — дышит…»

Из контейнера вдруг послышалась какая-то возня, раздалось чье-то кряхтенье. В тусклом свете показалась одна маленькая мультяшная ручка, вторая, потом, ловко подтянувшись и перекинув ногу через бортик, из контейнера вылезла Котлета. Она постояла на столе, покачиваясь в такт поезда, и села на край, свесив ножки. Затем, закинув ногу на ногу, обратилась ко мне.