Михаил Иманов - Чистая сила

Как только смолк звон осколка, Ванокин медленно вытянул руку и приставил трость к моей груди.

— Все кончено, — произнес он и, повертев тростью, добавил: — Меж нами связи нет.

— Уберите, — сказал я зло.

— Да, да, уберите, пожалуйста, — подхватил старик из-за спины Ванокина, и выражение страдания на его лице еще усилилось.

Ванокин трость убрал, но с места не сдвинулся. То, что я так беспомощно лежал здесь перед ним, уже было нехорошо, но я и лежал еще в какой-то неловкой позе; и подняться не мог, потому что он стоял здесь и мешал, хотя попытки усиленного шевеления я предпринимал.

— Отойдите, — сказал я угрюмо и не глядя на него.

— Да, да, отойдите, — вновь поддержал меня старик, — ему так неудобно…

— Ах, неудобно, — сказал Ванокин. — Ему, видите ли, неудобно. А шпионить удобно! В щелочку смотреть, на, можно сказать, интимные сцены удобно! А стульчик здесь тоже для удобства поставили? — оглянулся он на старика и посторонился, пропуская того.

Старик потянул стул на себя, а я, осторожно смахнув осколки, оперся на руки и поднялся. Верхняя часть брюк и рубашка были мокры и липки.

Ванокин не отходил, стоял боком в дверях, смотрел на нас, легонько постукивая тростью по ладони; мой же стыд смешался со злостью, и я уже не понимал: где, что и чего больше? Я вымыл руки, потер мокрой ладонью брюки и рубашку. Все это я проделал медленно, стараясь не смотреть ни на старика, ни на Ванокина и казаться равнодушным. Но Ванокин не отходил, а старик копошился возле, поминутно задевая меня: кажется, он мне даже больше мешал. Но все равно: время шло, и невозможно же было находиться здесь вечно — придется, хочешь не хочешь, выползать на свет. Собравшись, я прямо посмотрел в глаза Ванокина, он отвечал мне нехорошей улыбкой.

— А что, папаша, — перевел он взгляд на старика, — где это вы свою коробочку ненароком обронили? А? Как-то нехорошо получается, непоследовательно: грозились показать, подразнили и — на тебе, исчезла коробочка. А — папаша?

Старик не ответил, с чем-то там возился в углу ванной и только кряхтел.

— Ну что, — обратился Ванокин ко мне, — все высмотрел? Доволен? Ты что, здесь на страховке сидел? Думал, я брошусь почтенного старика душить? А, старец? Этого боялся? Не бойсь — может быть, и обошлось бы.

В этот момент старик обернулся, мельком и строго глянул на меня и обратился к Ванокину (должен заметить, что весь его растрепанный вид — сдвинутый на сторону галстук, жилет с болтающейся на нитке пуговицей, перепачканные колени и помятый пиджак, — все это мало соответствовало тому тону гордой независимости, в котором он стал говорить):

— Я думаю и надеюсь — после всего случившегося здесь, вы должны понять, что разговор наш продолжаться не может и что мы должны прекратить с вами всякие сношения, потому что все это напрасная трата времени. В противном случае вы вынуждаете меня, чего я сам очень бы не желал, прибегнуть к защите закона… от ваших посягательств. Очень надеюсь, что вы верно истолкуете мои слова.

— Напрасно надеетесь, — тут же отвечал Ванокин. — И нечего брать на тон. Во-первых, я отсюда так просто не уйду, во-вторых, что касается «защиты закона» — это вы того, оставьте для дурачков. А если захочется обращаться, то вместе с коробочкой не забудьте мешочек с сухарями прихватить. Так-то!

— Я вам сказал… — возвысил голос старик.

— Силы поберегите, — перебил его Ванокин. — И нечего воздух попусту колебать. А что до разговора нашего, то он только теперь и начинается по-настоящему. И пусть ваш… компаньон присутствует, мне все равно — я ничего не скрываю и никого не боюсь. Я пришел получить свое, и я его получу. А что здесь этот ваш… помощник, то это и хорошо — пусть послушает, поучительно. А то можно его опять за занавеску посадить, если ему так удобнее слушать. И стульчик поставить, и поесть принести…

— Это не ваше дело, — откликнулся я вдруг, сам не сознавая, что же я такое говорю, а лишь потому, что молчать дальше было невозможно.

— Брось, — сказал Ванокин, презрительно растягивая губы. — Молчал до этого, так и сейчас молчи. С тобой еще особый разговор будет — тема имеется. Прыток ты очень, как я погляжу. А по лицу не скажешь — вежливое лицо. А к Марте-то похаживал. Ты что думал, я это так оставлю! Будь у меня это, — он помахал тростью, — поострее, не задумываясь, как букашку бы проткнул.

— Не очень-то… — проговорил я, но совсем неуверенно, слова мои запнулись в горле; упоминание о Марте поворачивало мое здесь присутствие еще одной стороной.