Михаил Иманов - Чистая сила

Ванокин на мои слова только махнул рукой.

— Ну что, Владимир Федорович, пройдем в гостиную, что ли? А то нам троим здесь места не хватает; и тесновато здесь, и дотянуться друг до друга легко уж очень.

Он повернулся к нам спиной, медленно подошел к столу, поднял опрокинутый стул и сел — так же боком к ванной комнате, как и во время предыдущего разговора. Я посмотрел на старика, он ответил мне холодным взглядом и вышел в комнату, и тоже опустился на свой стул напротив Ванокина. Я остался один. Я посмотрел, куда бы сесть и мне: сесть у стены — как-то обидно, а если взять стул, то куда поставить? Наконец, чуть помешкав в дверях, я прошел мимо Ванокина и сел на кровать за спиной старика.

Теперь мы сидели лицом к лицу: он и я. И невольно думалось (а мне хотелось, чтобы у Ванокина было бы такое же чувство), что старик здесь как бы даже и лишний. Не то чтобы особенно мешающий, но посторонний. Все сместилось в моем сознании, и я самого себя вдруг выдвинул на первую роль. Весь их предшествующий разговор, и сцена с коробочкой, и последующее разоблачение меня, — все это представлялось не очень значащим теперь, и тоже излишним. А если и не излишним, то как подготовка к главным событиям, которые теперь должны начаться. И все потому, что было упомянуто имя Марты. Если бы только знать, что все так обернется, разве бы я согласился, то сидел бы там недолго и еще в самом начале смело бы себя обнаружил. Нет — это сидение, это было все-таки нехорошо, это многое портило. Но я думал: «Что ж, во-первых, я себя подверг испытанию ради другого, а во-вторых, испытание унижением, может быть, самое и трудное. Во всяком случае, я его прошел».

Эта мысль понравилась мне: испытание унижением. При этом «унижение» как-то отходило на второй план и заслонялось «испытанием». И мне хотелось думать, и я побуждал себя чувствовать это — что испытание мое во имя… Марты.

Мы сидели втроем и некоторое время молчали: то ли случившейся предыдущей сценой была прервана какая-то связь, то ли трудно было продолжить в этом новом составе. Ванокин изучающе смотрел и на меня, и на старика; старик ко мне не оборачивался, а наблюдал за Ванокиным, но я видел, что мое (теперь явное) присутствие ободрило его, и он даже заправил свой галстук за жилетку. Молчал и я — не мне было начинать.

— Ну что, Владимир Федорович, думаю — продолжим? — сказал Ванокин, сделав круг тростью в воздухе; он теперь ее не выпускал.

— Не о чем продолжать, — отрезал угрюмо старик.

— Почему же — мы будем. Тем более что теперь у нас есть и судья. Он хотя и на вашей стороне, и мой противник еще в другом деле, но я согласен, чтобы он судил. Если по справедливости. А другое дело мы потом сами разберем. В тиши, — добавил он, ухмыльнувшись. — Ну что — будешь судьей?

— Я вам не судья, — сказал я и тут же осознал, что сказал хотя и то, что хотел, но как-то не так; но добавить уже ничего не сумел.

— Ну к чему же такое само — так сказать — умаление, всякий всякому судья, если разобраться, а если и не судья, то все равно судит. Такая уж наша природа. Судить не трудно и приговор выносить не трудно. Вот исполнять — это, пожалуй, потруднее, да и то часто не от желания судьи зависит. А просто — руки коротки. А были бы подлиннее — многое бы стало другим.

— Мы здесь собрались, я надеюсь, не для торжественного спора! — вмешался старик.

— Ах, да, простите, простите, — комически спохватился Ванокин, — не в свою область залез. Хотя и люблю… иногда. Но простите. Итак, вот вам мой первый вопрос: куда это вы коробочку запрятали, пока я вам так красочно из трагедии представлял?

Старик только взглянул на него, не без высокомерности, и отвел взгляд в сторону.

— Вам мой вопрос не нравится — понимаю. Но вынужден его задать снова. В нем, — он обратился ко мне, — собственно, все и дело. Ты все внимательно прослушал, конечно. Так что объяснять по новой нет смысла. Напомню главное: так как у присутствующего здесь (он сделал серьезное лицо) хранителя был договор с моей матерью о том, что в случае его смерти ценности остаются ей, то, получив извещение о его смерти, она, а следовательно и я, как сын и наследник, стали владельцами… Извещение, как потом оказалось, было ошибочным. Но мать этого знать не могла. И только по случайности она не воспользовалась камушками. Я бы мог требовать все — здесь тоже мое полное право. Но я требую только часть: ту самую, предположительно, которую могла бы потратить моя мать до «воскресения из мертвых». Мы должны эту часть определить. Вот и все.