Стас Нестерюк - Феномен

Несколько кривоколенных улочек, и я на месте. (Знаю, что в Москве есть Кривоколенный переулок, но на мой — саранский — взгляд, здесь едва ли не половине улиц можно дать такое название.) Раздеваюсь в гардеробе, надеваю поверх ботинок пластиковые бахилы и поднимаюсь по широкой лестнице на второй этаж. Занимаю очередь в регистратуру, опасаясь (и тайно надеясь), что когда до меня дело дойдет, дама в окошке скажет что-нибудь вроде «Пусть обращается сам». Однако чем дольше стою, тем меньше тревожусь: каждого выслушивают внимательно, просят подождать и потом, по мере получения информации, подзывают обратно и разъясняют все подробно и толково.

Наконец, моя очередь. Фамилия, имя, отчество больного? В каком году лежал? Кто, говорите, делал операцию? Боюсь, вам придется подождать: очень уж старые данные — скорее всего, дело сдано в архив.

Жду. Поглядываю на часы. О первой паре, похоже, придется забыть. Хорошо бы все-таки побыстрее, а то придется забыть еще и об обеде, а обед в жизни студента — фактор немаловажный! Наконец меня вызывают. Карточку вашего знакомого нашли, последним записям в ней — 26 лет. Что вы теперь хотите? Записаться на прием? Через три недели вас устроит? Прекрасно! 24-го ноября, в 9.30 утра. На листочке записывают время, номер кабинета и фамилию врача. Все! Я свободен. И даже могу позволить себе роскошь пройтись до института пешком!

Сессия, как обычно: слава Богу — без хвостов. Сажусь в поезд, идущий через Рузаевку. Так получается удобнее: и дешевле, и быстрее — «ГАЗель» подвезет гораздо ближе к дому, чем родной фирменный поезд.

На следующий день являюсь на работу, делюсь впечатлениями и отдаю Юртайкину бумажку со всеми инструкциями.

Собственно, с этого момента и начинается история, которую я хочу рассказать.

Иван, обрадованный результатом моей «разведки», написал заявление на отгулы и 23-го вечером отбыл в Москву.

26-го утром я явился на завод, переоделся, прошел на участок и тотчас увидел Ивана. Он сидел за столом, прозванным «курилкой», листал какую-то газету и начинать работу явно не спешил. Похоже было, что его переполняют впечатления и он жаждет ими поделиться.

Я присел рядом:

— Ну? Как съездил?

— О-о! Изменилась Москва! Я там лет двадцать назад был последний раз, — и Иван, как и я, начал свой рассказ издалека. Глаза его при этом предательски заблестели, и я предположил, что он не только вечером выпил, но и с утра уже позволил себе слегка похмелиться.

Словно желая развеять мои сомнения, Иван внезапно полез под стол:

— Налить 50 грамм?

Я отказался. (Вообще-то иногда подобное случалось, но сейчас я действительно не хотел.)

— Ну, а я налью себе!

Над столом разлился густой кисловатый запах.

— Самогон? — спросил я.

Он кивнул.

— Баба в соседнем подъезде продает. Без мужика живет, с ребенком. А квартиру обставила — не всякий сумеет! Сама гонит, сама продает.

Он запрокинул стаканчик и поморщился.

— В общем, принял меня Цыбин Анатолий Григорич, хирург. Во время операции он ассистентом был у Квитко. (Сам Квитко умер лет десять назад.) Вспомнил меня: я у него одним из первых был, говорит — ожидали трудный случай, а оказалось все нормально. Вообще-то Цыбин признался: я уж, говорит, думал, — вы умерли. Почему? — спрашиваю. Потому что приезжать перестали, говорит. Лев Борисыч, говорит, осложнений опасался. А как перестали приезжать, так он и решил, что умерли. У них ведь такого не бывает: кто раз в Бурденко попал, тот потом всю жизнь под наблюдением. Если не приезжают, так звонят хотя бы. Цыбин мне, кстати, тоже телефон дал. И рабочий, и домашний. Звоните, говорит, в любое время. Очень я заинтересовал его.

Иван сделал паузу, чтобы разжечь сигарету.

— Он со мной долго разговаривал. Не пьете, наверно, спрашивает? Ну, я отвечаю: не то чтоб пью, но выпиваю. И курите? — спрашивает. Покуриваю, — говорю. А что, нельзя? А он: откуда, говорит, я знаю? Наши пациенты не курят и не пьют в основном. А кто пьет и курит, те все уже умерли. Так мне, может, бросить? — спрашиваю. Он аж руками замахал: что вы, что вы! Ни в коем случае! Такой интересный случай! Уникальный, можно сказать! Мы вас под особое наблюдение возьмем, обследовать будем! Такого же не было никогда!

Мы приступили к работе, но очень скоро Иван выключил станок и куда-то убежал. Через некоторое время вернулся в сопровождении Толяна — слесаря-ремонтника, известного любителя выпить и поболтать о жизни. Потом Толяна сменил за столом Григорий, грузчик с участка штамповки… Застолье продолжалось до самого обеда, прерываясь лишь тогда, когда Григорий бегал в соседний цех покупать ворованный спирт.