Данил Гурьянов: Туда и обратно

Иногда реагировали на встречных Влада с Антоном: «Молодые люди, вы не подскажете, который час? Ты не думаешь, что рано потащила меня на обед?..»

По вечерам, вероятно, тоже выпивали, потому что с наступлением темноты начинали бродить по аллеям, под окнами, и петь, громко, с надрывом — «Напилася я пьяна…» и дальше «Где мой милый гуляет?», и еще «Если с любушкой на постелюшке — накажи его, Боже», и все в таком духе. Римма назвала явление так: «заклинания перед сном».

А однажды случилось событие — к теткам присоединился гармонист. И песни пошли повеселее.

Влад познакомился с Аркадием. И принес читать рукопись, в компьютерной распечатке. Аркадий был писателем. Он выиграл какой-то конкурс, и его отправили в дом отдыха, чтобы он творил в благоприятной атмосфере. Влад сообщил это беспечно, но свою хитрую улыбку сдержать не смог.

Антон, усевшись в холле, допоздна читал текст. Повесть была странная и увлекательная. О семье. Отец — тиран, мать — рабыня, сын — малахольный, которого завели вместо собаки и держали на поводке. Было ясно как дважды два: Аркадий пишет о своей жизни. Он рассказывал такие подробности скрытого внутрисемейного существования, что становилось неудобно.

Дочитав, Антон отправился побродить по темному парку. Повесть не отпускала. Равно как и личность Аркадия. Вот так посмеиваешься и не подозреваешь, что общаешься с будущим Достоевским, например.

А над Землей летел спутник. Антон, подняв голову, долго следил за красной мерцающей точкой в черном небе. Думал о вечности — через призму сегодняшнего благополучия. Грустил — красиво. И в поэтическом настроении отправился спать.

На следующий день он прежде всего поблагодарил Аркадия. Преодолел себя, подошел, сказал приятные искренние слова. Аркадий смотрел куда-то наискось вниз, беззащитно улыбался, повторял: «Спасибо… спасибо…» Между ними, словно между представителями разных планет, протянулась тонкая нить доверия. И этого было уже достаточно. Они поспешили разойтись.

А между Риммой и Владом происходил мощный светлый энергообмен. Может, это и называется любовью.

Антон сначала не замечал. Они, как всегда, бродили, болтали, плавали, загорали… Время кругом свободное, потому они никуда не торопились, ничего не пропускали, на все обращали внимание. Увидят необычное уродливое дерево, подойдут к нему. Изучат, полазают на нем, сфотографируются рядом. Или сорвутся ночью — пойдут на реку. Посмотреть зловещий вариант привычного пейзажа. Обязательно страшилки начнут рассказывать, как дети, пощекочут нервы. Или в деревню ближайшую отправятся — просто посмотреть, магазинчик какой-нибудь бестолковый отыскать, за козами у дорог понаблюдать.

Однажды они возвращались через поле, и Антон вдруг осознал: когда он с ними, ему особенно радостно на душе. Почему? Конечно, они находили время, чтобы уединяться. Закрепляли грех. Правда, при Антоне никогда и ничем не намекали на этот изъян в отношениях. Чувствовалось, что им очень хорошо просто быть рядом, даже не касаясь друг друга.

Будучи единственным свидетелем зарождения их чувств, Антон тоже находился на этой солнечной стороне. Грелся. И вдруг принял их отношения. «Странно, — думал он. — Любовь (а он в силу молодости всякое притяжение называл любовью. И кто знает, может, не ошибался) появилась на грехе. А разницы не видно».

Он чувствовал, что абсолют всегда одинаков.

Может, у его девушки с мажором тоже любовь. Значит, ее можно простить. Значит, любовь и прощение всегда вместе.

Вместе, если любишь. Потому что любовь великодушна. То есть творит великую душу.

Но подлость, малодушие, предательство как могут уживаться в одном доме с ней? Получается, что могут. Вопрос в том, кто кого вытеснит. Со временем. А кто-то вытеснит. Обязательно.

Главная Тетка уехала. Как и все старожилы.

С утра отдыхающие предыдущего заезда стали собираться со своими сумками во дворе. Ждали автобус, почему-то нервничали, смеялись. Атмосфера праздности и безвременья была разрушена.

Какая-то группка позвала Главную Тетку сфотографироваться. Она стала отказываться, но быстро согласилась, подошла со своим ребенком, покрасневшая, встала, чуть выставив ногу, спросила громко и неловко у фотографа: «Ну как?..»

Вспышка растаяла в воздухе.

Автобус, чуть кренясь на повороте, мелькнул грустными лицами в окнах, исчез.

Все исчерпывается.

В столовой теперь накрывали только треть зала, для оставшихся. Из-за непривычной пустоты было неуютно.