Данил Гурьянов - Золушка

Губернатор снял ботинки, а мужских тапочек не оказалось. Прошел в гостиную в носках.

Все это время они молчали. И так ясно, а говорить банальности не хотелось.

— «Дом Периньон», — сказал он, достав из пакета шампанское.

— Дом слёз, — вдруг с дурацким вызовом и нездоровой улыбкой произнесла Раиса Кузьминична. И выдержав паузу, серьезно, но без утверждения заметила: — И ни к чему вам здесь быть…

Губернатор, видимо, понял, что дом слёз — это дом без мужчины. Хотя бы здесь он почувствовал себя абсолютным спасителем.

Он без приглашения сел и сказал, чтобы она достала фужеры.

Раиса Кузьминична подчинилась.

— За женщину, которая еще не состоялась, — поднял тост.

Не стал наблюдать за ее реакцией. Закрыл глаза, пил. Как теленок из соски.

Раиса Кузьминична смотрела на него, не двигаясь.

Благодарная…

Другой мир. Она возвращалась…

Он рассказывал о рыбалке.

Они ели семгу.

Раиса Кузьминична больше прислушивалась к себе, чем к нему. Она незаметно искала новые и новые недостатки его внешности, они успокаивали ее и привязывали к нему.

Она не ждала. И думала, что не надо.

Теперь вдруг почувствовала мощный зов земной души.

Надо.

Она спросила о его семье.

Он рассказывал… Конечно же, ничего хорошего там не было.

Опьянение стало рассеиваться. Раиса Кузьминична осознала, что эта крепкая стена будет рядом только иногда, будет курсировать, как айсберг, между ней и другими.

Уплывая, всегда будет оставлять частицу себя — боль.

Раиса Кузьминична вздрогнула: он еще не уплыл, и даже не приплыл — а боль уже нашла свое место.

— Вы-ы… — протянула она и, помедлив, определила: — недостижимая радость.

Это не прозвучало унизительно для нее. И не было в этом расчета. Это была точка. Которая возникла неожиданно для двоих.

Губернатор молчал. Пил.

Раиса Кузьминична смотрела на весь сегодняшний день со стороны.

Губернатор стал жаловаться на жизнь. Плакал.

Раиса Кузьминична заподозрила, что он алкоголик.

Она закрыла глаза от жалости к нему.

Быть жертвой, вдруг поняла она…

Ради кого-то…

Испытала огромное облегчение, что не наедине с собой, а принадлежит чему-то или кому-то…

Все — другой человек.

Все туда.

За маленькую радость чужого — все.

Ей показался смысл в хаосе.

Она пошла в ванную. И долго шумела вода… Часто стукались донышками флакончики о стеклянную полку…

Раиса Кузьминична вышла… И услышала крик дочери. Прерывистый.

Она направилась к гостиной.

Губернатор, видимо, заскучал. Включил видик. Смотрел порноверсию «Золушки». Устало сполз в кресле. Его рук не было видно.

Раиса Кузьминична тихо выбралась из квартиры. Поскакала по лестнице вниз. Шмыгнула в соседний детсад. Ночь была безлунной, пугающей. Она ободралась. Спряталась в беседке. Залезла на лавку с ногами, обняла колени. Дрожь стала бить.

Перед глазами маячило лицо мужа. Хотя она не видела его больше двадцати лет. Хотелось, чтобы это лицо закрыло какое-нибудь другое. Но кроме него, подонка, которого она даже не любила и который бросил их, никого не было. И не зря ей казалось, что не будет…

Холод вынудил приседать, прыгать на месте. Что-то приговаривать.

Прошел час, и стало невыносимо. Она двинулась к дому, продрогшая. Черной «Волги» во дворе не было. Тем не менее, поднявшись, она проверила все шкафы, туалет, ванную. Губернатор действительно нигде не прятался. Уехал.

Его цветы, презенты она выставила на лестничную площадку, к окну. В доме не должно быть ничего от чужака.

Раиса Кузьминична уничтожила все следы его пребывания.

Села на диван, не зная, что делать.

Повернула голову.

Пульт.

Включила дочь.

Она смотрела расслабленно, утомленно. И ничего ее уже не отвращало. Организмы явственны, предсказуемы, конечны. Физическая брезгливость — ничто. Душа… Вот где… Но не видна. И, наверно, безмерна. Поэтому и пропасть-то, пожалуй, не может вся, полностью…

Принц напоминал кого-то…

Его лицо было напряженным, закрытым. Он стонал, зажмурив глаза. А потом глянул вниз и улыбнулся.

Саша!!

Так светло, по-мальчишечьи улыбался он, который ей нравился в институте, который мог быть… который…

Ее прижало и вытолкнуло вверх, чтобы, юрко перевернувшись из звенящей высоты в тишину, оседать, медленно, убывать пластами, как горная порода, в подножие…

Она приходила в себя, будто перескочила смерть и рождение… разомкнула глаза, дыхание возвращалось к прежнему… Но внешний мир все еще был на расстоянии локтя. И она поплелась в ванную, шатаемая слабостью, радостью, стыдом…