Елена Колина - Про что кино?

Манечка на Танин вопрос, что ей привезти из Парижа, ответила: «Привези мне сок».

Я чуть не расплакался. Бедные наши дети. Где-то она увидела это импортное чудо, апельсиновый сок в маленьком пакетике, к которому приклеена пластиковая трубочка.

Таня привезла из Парижа плюшевых зверей Манечке и чемодан размером с диван. Чемодан лежал в гостиной открытым. Всю первую неделю после ее приезда валом валили гости. Да это и понятно, человек приехал из Парижа. Каждый новый гость перед рассказом о Париже выбирал себе из чемодана подарок. Кофточки, рубашки, туфли, перчатки, заколки… По Таниным словам, в настоящих парижских магазинах она не была, но была в каком-то «Тати», где на имевшуюся у нее небольшую сумму приобрела все это яркое парижское роскошество. На мой вопрос, откуда у нее франки, Таня ответила небрежно: «Да так, кое-что продала. Пластинки Окуджавы и Высоцкого и командирские часы в русский магазин, сейчас мода на все русское». Какие часы? Не хотелось углубляться и думать, что моя дочь спекулянтка. Но гости счастливы, и счастлива Таня, ухитрившаяся одарить всех.

В печати одно за другим разоблачения бывших следователей НКВД. Разоблачения подлецов меня почему-то не радуют. У меня на кафедре работает дочка одного из «разоблаченных», доцент, после статьи ходит не поднимая глаз. Спросила меня: «Вы меня уволите?» И как ребенок: «Папа был хороший». Ее папа мог быть тем самым следователем, который посадил моего папу. Но я почему-то почувствовал себя виноватым.

Хотел бы я, чтобы следователь, который вел дело моего отца, был публично назван? Но ведь живы его дети, внуки, как им жить? Нет. Я бы не хотел. Важно осознание, а не чье-то имя. Иначе получается, что сначала они нас, а потом мы их? Гонимые и гонители меняются местами, используя все то же право сильного унижать слабого, и это замкнутый круг ненависти, бесконечный процесс.

Правда, высказанная излишне громко, на мой взгляд, в чем-то теряет. Демократы оказываются такими же агрессивными и нетерпимыми к чувствам других, по существу, такими же тоталитарными.

Одно радует. Больше никогда в нашей стране у власти не будет КГБ!

Как пишут в романах, «На этом записки Кутельмана обрываются». Или заканчиваются. Но — на этом записки Кутельмана не заканчиваются. Просто сейчас не его очередь рассказывать, что было дальше. Как говорил профессор Кутельман пятилетней Манечке, обучая ее чтению по книге Успенского: «Хочешь узнать, что случилось с Чебурашкой, — читай дальше».

19 августа

— Ну что, пиздец?.. — сказал любимый голос.

Кутельман спросонья не понял, кто звонит, но подсознание откликнулось — любимый голос, не в том смысле, что — любимой женщины, а родной. Было шесть утра.

— …У нас пиздец… у Фиры список… сейчас придем.

— Что с Манечкой, что?! — Фаина села в постели с безумными глазами.

— Не с Манечкой. Это Илюшка. Они придут, — сказал Кутельман, торжественно, с делано равнодушным видом, как посол вражеской державы, вручающий ноту примирения.

— Так, что у нас есть?.. — Фаина вскочила, в ночной рубашке бросилась на кухню, вернулась, сообщила совершенно проснувшимся голосом: — Печенье, зеленый горошек, курица.

Печенье добыла Фаина, стыдливо выстояв очередь, — интеллигентному человеку не пристало стоять в очереди за продуктами, но — Манечка любит, и она стояла, с «Новым миром» в руках, с отрешенным лицом, будто стоит в очереди не за печеньем «Мария», а за разумным-добрым-вечным. Печенье было личным Фаининым достижением, а курица — взятка, подношение одного из аспирантов Кутельмана, чрезвычайно расторопного, без приглашения явился к Кутельману со своими расчетами и преподнес Фаине курицу. Фаина совсем была недобычливая, изо дня в день изумленно повторяла: «Эмка, я зашла в магазин, ты представляешь — пустые прилавки, в буквальном смысле пустые!.. Продуктов нет, не так, как раньше, до перестройки: ничего нет, но у всех все есть, а в буквальном смысле нет…»

— Где твой аспирант взял горошек, не говоря уж о курице?.. Откуда в наше время у честного человека курица? — удивительно бодро для шести утра пошутила Фаина.

Кутельман с привычной домашней завистью отметил, какая хорошая у нее реакция, — Фаина просыпалась прежде будильника, одевалась резво, словно служила в армии, она как бы приспособлена для бодрствования, в то время как он был приспособлен для сна, с трудом вынимал себя из сонного забытья, особенного ночного думания. Только он позавидовал, как Фаина вдруг повела себя нестандартно: застыла, замерла, напряженно глядя в дверцу шкафа. Что она увидела в полированной дверце, кроме собственного отражения, — удивилась себе в наивно кокетливой ситцевой рубашке с рукавами фонариками, детской расцветки, белой в красный горох? Ему пришлось помахать перед ней рукой — «эй, ты здесь?» — и она встряхнулась, принялась нелепо, рывками, как несмазанный железный человечек, натягивать халат, не сразу смогла попасть в рукава — дрожали руки. Восемь лет не виделись с Резниками, не разговаривали, сразу после ссоры казалось — как жить, невозможно, но жили — восемь лет!..