Елена Колина - Про что кино?

Ехали молча — водитель, да и всегда в машине молчали. Всегда молчали, предвкушали, как будет, по минутам: проедут мимо будки охранника, выйдут из машины, подождут, пока водитель занесет в дом продукты, отправят водителя в город и вдвоем останутся на своем кусочке земли посреди сосен, а все проблемы, вся городская суета за забором.

С того дня, когда Андрей Петрович ходил «за хлебобулкой», прошел месяц. Домой он тогда вернулся черный, швырнул на пол батон, сказал: «Я в дерьме по самое здрасьте, не спрашивай, все равно не скажу», и, конечно, она, напоив его валокордином, выпытала у него все. Такого страшного — литературного поворота событий она не ожидала, да и кто мог ожидать?.. Главой преступной группировки оказался Ник, и одно это уже превратило их жизнь в кино, неожиданное его появление в садике на Щербаковом переулке — в плохое кино, но теперь… теперь — все.

Что можно делать, когда ничего нельзя сделать? Думать. Что думает человек, когда ему нечего придумать? Просто ждет. Представляет, как это может быть. Ольга Алексеевна проигрывала в уме варианты разной степени жесткости, от «его арестуют прямо в кабинете» до более мягкого — требования уйти на пенсию… Но на пенсию он по возрасту не подходит… нет, мягкого варианта не может быть… Она знала все, что знал он: дело закончено, вот-вот пройдут аресты, его заместитель в деле не фигурирует. Смирнову принесли почти законченное дело, и он в таких подробностях пересказал его Ольге Алексеевне, что Смирновы могли бы сами при случае организовать преступную группу. Андрей Петрович с той встречи в Щербаковом переулке не сказал второму секретарю ни слова, тот нервничал, смотрел искательными глазами, не понимая, в чем причина немилости, но нервничал не так. Не так, как будто ожидал ареста. Очевидно, между ним и главой подпольного бизнеса существовали договоренности, по которым его не тронут. Догадывался ли он, что его приберегают как козырного туза, которого в нужную минуту выкинут на стол? Или же сам приберег туза в рукаве? Ольга Алексеевна была уверена, что никакого туза у него не было, была одна лишь наглость и спесь — уверенность, что никто его не сдаст, потому что он нужен… Каждый думает, что он нужен.

Во дворе, перед тем как садились в машину, Андрей Петрович сказал: «Сразу после майских пройдут аресты. Инструменты… сумка?..» Ольга Алексеевна кивнула — у нее на даче есть сумка. Они едут на дачу в последний раз. Он хочет забрать свои инструменты. Хорошо, что девочки не поехали.

…Если его посадят?.. Что будет с ней?.. Ольга Алексеевна почему-то вспомнила давнюю сцену, когда после пожара Леве Резнику грозило исключение из школы, что означало — к станку вместо математики. Всегда веселая Фира Зельмановна смотрела на нее жалкими глазами, как раздавленная птица, как будто она пыль под ее ногами… Почему вспомнилась Фира? Потому что Ольга Алексеевна сама была сейчас раздавленная птица?

Ольга Алексеевна никогда не думала о Боге, как Фира Резник не думала о своем еврейском Боге, — обе не вспоминали о Боге до того, как появилась нужда, что, по меркам человеческих отношений, нехорошо. Нехорошо вспоминать о ком-то только в момент острой необходимости, но Бог — простит. Со своей лекторской привычкой к четким формулировкам Ольга Алексеевна подумала: Бог посылает мелким людям мелкие испытания, очевидно, Бог не утруждается предлагать масштабные испытания тем, кто не сможет их вынести. Для человека, в чьем нравственном опыте понятия Бога не было и в помине, мысль Ольги Алексеевны была интересной и в смысле смирения, и в смысле готовности найти силу как в себе, так и вне себя.

Ольга Алексеевна дотронулась до спины мужа, сидевшего рядом с водителем.

— Андрей Петрович?.. — При водителе она всегда называла мужа по имени-отчеству. — А как другие?..

Смирнов, не оборачиваясь, улыбнулся уголком рта. Ему нравились все ее привычки, нравилась и эта — выбрасывать наружу обрывки своих мыслей и, не требуя ответа, продолжать думать дальше.

…А как другие?.. Другие, в мгновение выброшенные из кремлевских кабинетов на заплеванный тюремный пол? Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рудзутак, Пятаков, Радек… Ольга Алексеевна могла бы продолжать этот список до порога дачи, но сейчас ее интересовали не списки. Эти люди остались строчками «репрессирован», и она сама много раз повторяла «репрессирован в тридцатые годы», а сейчас впервые задумалась: а что они чувствовали? Утром водитель везет на машине в Кремль… в Смольный, все равно… а вечером — носом в парашу?.. От невозможности, нереальности происходящего можно было сойти с ума, но они не сходили с ума, они о чем-то думали, что-то чувствовали — что?.. Тупое безысходное отчаяние? Страх?.. Была ли у них надежда?.. История партии отвечает совершенно четко: надежда бессмысленна.