Елена Колина - Про что кино?

— Левка, у тебя правда с математикой все?.. — спросила Ариша сочувственно, как будто математика — девушка, с которой у Левы была любовь. Кто из них кого бросил — неизвестно, но все равно плохо, так долго были вместе…

— Нет, я не Гриша Перельман, я другой, — продекламировал Лева.

— Да не хочет Левка на этот матмех! В Петергоф на электричке с Витебского вокзала! Настоящие математики все немного ку-ку, фрики. А Левка не фрик, он ого-го! — поддержал Виталик. — А может, тебе пойти в диссиденты?

Лева толкнул его — сам ты ку-ку — и серьезно сказал:

— Не хочу в диссиденты! Это не мое, я не хочу протестовать, я хочу конкретно делать для страны…

— Я этой стране нихера не должен, — сказал Виталик.

— А я вообще никому ничего не должна, только друзьям и близким, — сказала Алена.

И понеслось… Кто важнее — друзья или родственники… А если бы твой отец оказался предателем? Каким предателем? Ну, полицаем… Каким полицаем, это же во время войны было… Будет третья мировая война… Причиной третьей мировой будет конфликт религий… Религия, русский народ, православная идея, Достоевский… Достоевский слишком мрачный… Он не мрачный, а нервный. Вот кто безысходно мрачный — это Чехов… С ума сошли — Чехов мрачный!.. Мрачный, мизантроп, вот Стругацкие настоящие оптимисты, вспомните «Обитаемый остров»…

— Нет. Мы должны, патриотизм для меня не пустой звук… — невпопад, отвечая каким-то своим мыслям, сказал Лева, и Виталик с Аленой посмотрели на него с иронической жалостью, словно он сам был героем «Обитаемого острова», попавшим на их планету, полую планету, где они ходят головой к центру шара и любая его попытка объяснить суть вещей ведет к признанию его сумасшедшим.

— А может быть, я хочу заниматься матлингвистикой… или даже филологией… или просто написать роман, — сказал Лева.

— Написать хорошую книгу и есть патриотизм, самое главное, что может человек сделать для человечества, потому что люди, читающие хорошие книги, не станут подлецами, — вступила Таня.

— Нет, количество хороших и плохих людей описывается кривой нормального распределения… Я тебе уже объяснял и кривую рисовал! Это распределение вероятностей, которое задается функцией плотности распределения, балда!..

Балда неуверенно улыбнулась. Здесь, сидя взаперти, Лева мгновенно от отвергнутого возлюбленного перешел к дружеским с ней отношениям. Ни влюбленных взглядов, ни единой попытки дотронуться до неё, ни-че-го, вот такая радикальная перемена. Это было непонятно, и Таня посматривала на Леву сначала требовательно — «что такое, ты же любишь меня!» и робко — «нет, не любишь?..» — и, честно говоря, чувствовала себя обокраденной — быть центром драмы, неумолимой возлюбленной гения, верной погибшему Поэту, — одно, и совсем другое… как бы помягче выразиться… остаться без ничего. Единственное объяснение, которым она располагала, было объяснение общесемейное: Лева опомнился, увидел ее трезвыми глазами, понял, что она его недостойна — все та же старая песня «кто ты, а кто он».

Я разговаривал с ним через дверь. Представлял, как он стоит там, за дверью, красивый мальчик, выше меня, в свои семнадцать лет он как цыпленок, только что вылупившийся из яйца. Глаза у него Фирины, но еще совсем детские, у Фирки были такие глаза, когда мы познакомились, много лет назад.

Бедный мальчик, мучает нас и сам мучается. Сказал: «Математика стала мне мала». Сказал: «Жизнь больше, чем математика» и еще: «Дядя Эмма, я не знаю, я буду думать, но не рядом с мамой». Я почувствовал недоумение, такую же обиду, как Фира.

Он уже все решил: ему не нужна олимпиадная математика. Его слова: эта дрессировка на решение олимпиадных задач не имеет отношения к математике. Более того, ему вообще не нужна математика.

Мои аргументы: безусловно, математика в некотором смысле заменяет жизнь, но для человека с его уровнем абстрактных способностей наука — это единственная возможность свободного развития.

Странная фраза им была сказана: «А может быть, я хочу заработать много денег».

Бедная Фира! Так и вижу, как она краснеет: «Какой стыд, деньги!»

Бедный я — деньги после математики! Так и хочется написать «после всего, что между нами было»! После того, что мы были с ним одно, после всей моей жизни, посвященной ему, после его жизни, посвященной математике!

Если бы он жил на Западе, где деньги такая же ценность, как успех, свобода. Но ведь мы живем при социализме, существующий порядок вещей неизменен, социализм вечен. Мы зашли в тупик, и в этом тупике останемся навсегда, во всяком случае, нам и нашим детям суждено умереть при социализме.